Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

– Хочу в отпуск! Куда-нибудь поехать! Например, отправиться в круиз на большом корабле!

Бруклин усмехнулась.

– Ну-ну. И куда же хочешь? Похоже, ты и впрямь начала выздоравливать.

– Только никаких мальчиков и травы! – быстро сказала я.

– Это запросто. Ну что, может, Фиджи?

– И никаких вечеринок! Я хочу побыть в обществе солидных людей с брюшком. Хочу играть с ними на палубе в «шаффлборд» [9]. Или в «бинго» [10].

– Брайд, ты сильно пугаешь своими требованиями. – Бруклин промокнула губы салфеткой и с нарочитым удивлением на меня воззрилась.

Я положила вилку.

– Ничего я тебя не пугаю. Просто хочется покоя. И тишины – чтобы слышен был только плеск волн о борт корабля и звон подтаявшего льда в хрустальных бокалах.

Бруклин локтем одной руки оперлась о стол, а другой рукой накрыла мою руку и сказала:

– Ты, девушка, еще просто от шока не оправилась. А раз так, то я и не позволю тебе строить какие бы то ни было планы, пока у тебя все воспоминания о насилии из головы не выветрятся. Пойми: пока ты от них не освободишься, толком и понять не сможешь, чего именно тебе хочется. Ты лучше пока просто доверься мне, и все, ладно?

Господи, как же я от всего этого устала! А потом она еще потребует, чтобы я непременно посетила врача, специализирующегося на проблемах жертв насилия, или начала ходить на собрания этих жертв. Если честно, меня просто тошнит от ее забот, хотя она, конечно, моя самая близкая подруга; и больше всего мне хочется откровенно поговорить с ней и все рассказать. Я машинально сунула в рот кусочек спаржи и медленно скрестила на тарелке вилку и нож.

– Послушай, я тебе соврала. – Сказав это, я с такой силой оттолкнула от себя тарелку, что нечаянно опрокинула стакан с остатками мартини, и принялась старательно промокать лужицу салфеткой, пытаясь тем временем взять себя в руки и сделать так, чтобы в дальнейшем мой голос звучал нормально. – Да, подруга, я соврала. Я все выдумала. Никто меня насиловать даже не пытался. Я вообще с женщиной встречалась; и это она чуть душу из меня не вынула. А ведь я, черт побери, помочь ей хотела! Я действительно хотела ей помочь, а она… она, наверное, убила бы меня, если б у нее сил хватило.

Бруклин смотрела на мое лицо, разинув рот, и молчала. Потом прищурилась и спросила:

– Женщина? Какая еще женщина? Кто она?

– Ты ее не знаешь.

– Ну, похоже, и ты ее не очень-то хорошо знаешь.

– Когда-то знала очень хорошо.

– Брайд, кончай выдавать информацию в час по чайной ложке! Вываливай все сразу, ладно? – И Бруклин, засунув дреды за уши, в упор уставилась на меня.

В общем, чтобы все рассказать, мне потребовалось, наверное, минуты три. Это была история о том, как я, учась во втором классе, видела, что воспитательница детского сада, здание которого примыкало к зданию нашей школы, занимается со своими маленькими воспитанниками кое-какими грязными делишками…

– Я не могу это слушать! – прервала меня Бруклин и даже закрыла глаза, точно монахиня, которой подсунули порнографический снимок.

– Ты же хотела, чтобы я все вывалила, – расстроилась я.

– Ладно, давай, вываливай.

– В общем, эту женщину арестовали и посадили в тюрьму.

– И что? В чем проблема-то?

– Я свидетельствовала против нее.

– Замечательно! Ну и?

– Я указала на нее пальцем! Меня усадили напротив нескольких женщин, и я указала прямо на нее. И сказала, что видела, как она это делала.

– И что?

– Ей дали двадцать пять лет. Пятнадцать она отсидела…

– Ну и прекрасно. Это конец истории или еще нет?

– Нет, не совсем. – Я занервничала и принялась поправлять то вырез блузки, то волосы, то макияж. – Дело в том, что я все время о ней думала. Понимаешь?

– Угу. Ну, рассказывай дальше.

– Ей ведь тогда всего двадцать лет было!

– Как и тем девушкам, которых Мэнсон [11]убил.

– Через пару лет ей стукнет сорок, и у нее, по-моему, даже друзей нет.

– Бедненькая. И теперь ведь ни в один притон не сунешься, чтобы детишек насиловать. Вот ведь дрянь какая!

– Ты что, совсем меня не слушаешь?

– Да нет, черт побери, слушаю, и очень даже внимательно! – Бруклин даже ладонью по столу пристукнула. – Ты что, совсем спятила? Кто она тебе, эта мерзкая крокодилица? Она что, твоя родственница? Какое она к тебе-то отношение имеет?

– Никакого.

– Ну и?

– Мне просто показалось, что ей будет очень тоскливо и одиноко после стольких лет в тюрьме.

– Ее оставили в живых. Разве этого мало?

Нет, она явно не желала меня понять. Да и как я могла надеяться, что она поймет? Я поманила официанта.