Атанас Мандаджиев - Старт

Поглядываю на часы: десять минут шестого, не успеваем на тренировку. Поворачиваюсь к Ангелу, он делает мне знак, означающий, что на машине мы доедем вовремя, значит, надо еще подтолкнуть. Толкаем. Вдруг мне приходит в голову, что шофер мог бы толкать с нами, а когда мотор заработает, прыгнуть в кабину, но поздно… «Волга» снова подпрыгивает, голос из кабины подгоняет нас:

— Толкайте! Толкайте! Не стойте! А ну, еще!

Два цилиндра наконец-то разогрелись, тот, внутри, все подгоняет, мы с Ангелом жилимся, как египетские рабы, раздается страшный рев… Мы снова останавливаемся, ноги подкашиваются. Уже минут двадцать толкаем… И хотя бы мы знали кого… Это все Ангел — «поможем», «поможем»… Мы догоняем машину, она движется медленно, по инерции, шофер форсирует, чтобы прочистить цилиндры. Из оконца видны на заднем сиденье наши пиджаки.

— А мы… — растерянно начинает Ангел. — Вы нас разве не подбросите до стадиона?

— Мы на тренировку опаздываем, — подхватываю я и выразительно смотрю на свои ручные часы, чтобы дать ему понять, сколько времени мы с ним потеряли.

— Ладно, — неохотно соглашается шофер. — Подброшу… Эй, легче с дверцей!.. Только до кино «Берон» [10] Петр Берон — известный болгарский просветитель. , — уточняет он, трогаясь с места. — Дальше дорога, мощенная крупными плитками, а у меня амортизаторы — ни к черту! Закрой дверцу, — обращается он ко мне. — Я раскрываю дверцу как можно шире и хлопаю со всего маха. Мы с Ангелом переглядываемся…

В арматурное табло вмонтирован маленький вентилятор, рядом стойка для сигарет, все остальное залеплено фотографиями кинозвезд, вырезанными из журналов. Сверху на каждом стекле — полоски с нитяными кистями, они покачиваются, словно занавески, изнутри кабина напоминает катафалк. На зеркальце прикреплен треугольный флажок, а кожаная обивка дверей пестрит цветными этикетками иностранных фирм: «Shell», «Esso», «Michelin» и «Continental». А позади нас — большая ветка клевера и голова разъяренного ягуара.

Шофер пускает радио на полную силу — «Приходи, приходи, душа моя…» В зеркальце видно, как по лицу его ползет довольная усмешка, он зажигает сигарету и бросает на нас быстрый взгляд, неопределенно кивнув:

— Несчастные! — И дальше, поскольку мы не реагируем, уточняет: — Соседи. Думают, некому мне помочь. — Тут мы вспоминаем, что, когда он попросил нас подтолкнуть машину, поблизости толклось несколько человек, но он почему-то дожидался случайных прохожих. — Мещане! Захватили себе каждый по квадрату на асфальте и воображают, — место в раю обеспечили! Еще и номера своих машин на асфальте вычертили… Будто нельзя без этого… Я вот никаких квадратов не вычерчивал, а попробуй займи кто-нибудь мое место! — Он вынимает большое сапожное шило и ухмыляется. — Скольким я шины проколол, а порядку научил. Так-то!

— Ты в каком доме живешь? — спрашивает его Ангел.

— В 236-м, — отвечает тот и швыряет окурок в сторону бензозаправочной станции. — Если не верите, айда, посмотрим, только моя стоянка не очерчена…

Мы подъезжаем к трамвайной остановке, он останавливает машину справа и подает нам пиджаки:

— Пока. Мерси. Отсюда крупные плитки начинаются…

Мы с Ангелом вылезаем и изо всех сил хлопаем дверцами. Он оборачивается, что-то сердито орет и размахивает обеими руками, но нам не слышно, потому что радио продолжает выпевать: «Приходи, приходи, душа моя…» Машина трогается, набирает скорость, вот она уже проехала мимо стоянки такси, а какой-то клочок песенки прилип ко мне намертво и не отпускает, путается под ногами. Пытаюсь затоптать его или оттолкнуть в сторону, а он, словно колючка, то к одной штанине прицепится, то к другой. Тут только я начинаю по-настоящему злиться и на эту чертову машину, и на радио, и на нашу с Ангелом глупость. Вот тебе «поможем», «поможем»!.. Он себе преспокойно отправился на матч, а мы на тренировку опоздали! Только я собрался открыть рот и напасть на Ангела, как мимо нас промчались «Жигули», из окна неслась та же мелодия. Мой липучий клочок песни молниеносно ринулся в окно с опущенным стеклом и показал мне язык. Слава богу! Но радость моя длилась недолго: не успели мы войти в трамвай, а мой клочок уже ухмыляется из кабины вожатого. Уселся на черной коробочке транзистора, размахивает ногами, делает мне длинный нос растопыренными пальцами. Мы пробиваемся назад, а проклятая липучка взобралась теперь на маленький громкоговоритель, строит гримасы прямо над нашими головами и трубно выпевает: «Приходи, приходи, душа моя…» Делать нечего, я молча прячу билеты в карман.