Альберто Моравиа - Чочара

Но хватит об этом. Мы с Розеттой еще немного побродили между развалин в гуще толпы из итальянцев и солдат, а потом пошли вдоль главной дороги, где по сторонам стояло еще немало уцелевших домов, потому что бомбежка разрушила главным образом городские кварталы. В том месте, где гора под острым углом врезалась в долину, а дорога огибала гору, мы вдруг заметили домик; дверь была открыта, и я сказала Розетте:

— Давай посмотрим, может, здесь удастся заночевать.

Мы поднялись по трем ступенькам и вошли в совершенно голую комнату. Видно, стены ее когда-то побелили, теперь же они были обшарпаны хуже, чем в хлеву. Среди пятен от сажи, обвалившейся штукатурки и дыр можно было разглядеть сделанные углем на стенах рисунки — голые женщины, женские лица и всякое другое, о чем и не скажешь: все та же мазня, которую солдаты обычно рисуют на стенах. В углу комнаты была видна куча пепла и обгоревших черных головешек: наверно, здесь разводили костер; стекол в обоих окнах не было, и сохранилась лишь одна ставня, другая, должно быть, пошла на топливо. Словом, я сказала Розетте, что нам на две-три ночи придется устроиться здесь; из окна я заметила в поле, не очень далеко отсюда, стог и решила, что мы сможем принести охапку сена в комнату и приготовить себе какую ни на есть постель. Не было у нас простынь и одеял, но погода теперь уже стояла теплая, да и спать ведь можно одетыми.

Сказано — сделано. Мы немножко поубрались в комнате, кое-как вымели большую часть грязи, а затем отправились в поле и притащили сена столько, сколько нужно для постели. Затем я сказала Розетте:

— Все же удивительно, что до нас никто не подумал устроиться в этом домике.

Объяснить этот странный случай мы смогли всего через несколько минут, когда вышли, чтоб пройтись по дороге, огибавшей подножие горы. Неподалеку от этого дома была лужайка, вокруг которой росли деревья. И вот мы увидели — на этой лужайке американцы установили три такие огромные пушки, каких мне за всю войну видеть не доводилось. Пушки были направлены в небо; стволы у них, очень широкие у основания, кверху становились тоньше; они были выкрашены в зеленый бутылочный цвет и оказались такими длинными, что сливались с листвой развесистых платанов, под которыми были спрятаны. Стояли они на колесах с гусеницами, у самого основания виднелись щиты с огромным количеством всяких колесиков, кнопок и рычагов: глядя на них, я подумала, как трудно, должно быть, ими управлять. А возле пушек стояли грузовики и бронированные вагоны; как нам объяснили крестьяне, которые разглядывали пушки вместе с нами, в них находились снаряды, они, если судить по пушкам, видно, тоже были очень большие. Неподалеку находились и солдаты, обслуживавшие пушки. Одни валялись на траве, животом кверху, другие уселись на пушечных стволах в одних рубашках; все они были молоды, беспечны и вели себя так, будто это не война, а загородная прогулка, курили, жевали резинку, почитывали свои газетки. Стоявший здесь же рядом крестьянин рассказал нам: солдаты объявили всем живущим поблизости, что, если им охота остаться в домах, пусть потом пеняют на себя, потому что немцы, возможно, совершат налет на эти пушки, и тогда могут взорваться боеприпасы и погибнут все, кто окажется в сотне метров от взрыва. Теперь я поняла, отчего, несмотря на нужду в жилье, пустовал наш домик. Я сказала себе: «Что же, видно, попали мы из огня да в полымя. Здесь мы можем взлететь на воздух вместе с этими ребятами».

Но солнце сияло, а солдаты в одних рубашках лениво валялись на траве, повсюду было столько зелени, и воздух в этот прекрасный майский день был таким ласкающим, что мысль о смерти, казалось, и не могла прийти в голову. Я подумала: «Эх, будь что будет, если до сих пор остались живы, не умрем и на сей раз. Останемся в доме».

Розетта, всегда поступавшая, как я хотела, и тут мне сказала, что ей все равно:

— До сих пор Мадонна нас защищала, значит, и теперь не забудет.

И мы со спокойной душой продолжали гулять.

А вокруг все было так, будто наступило воскресенье или ярмарка и люди желали мирно насладиться прекрасным днем праздника. На дороге толпятся крестьяне и солдаты, все курят сигареты, сосут американскую карамель и наслаждаются солнцем и свободой, словно солнце и свобода слились воедино: солнце без свободы не могло ни греть, ни светить, а свобода не могла прийти, покуда стояла зима и солнце скрывалось за тучами. Словом, все было так, будто иначе и быть не могло, казалось — все, что происходило до сих пор, было противно самой природе, и только теперь природа, после долгого ожидания, наконец снова одержала верх.