Александр Проханов - Надпись

Коробейников, в сладком опьянении, верил. Не подвергал сомнению, не испытывал дерзкой сомневающейся мысли. В нем присутствовала внеразумная убежденность, достоверность сна, не требующая логического объяснения. Разум дремал, не утруждал себя пытливой работой, принимая мир на веру, и за это в награду получал отдохновение и блаженство.

- Завтра на рассвете окрещу тебя. Днем будет служба. Из соседнего села приедет священник, отец Филипп, с которым вместе станем служить. Он носится со странной мистической теорией, по-своему объясняя суть русской идеи. Возможно, это ересь или прельщение. Но человек он удивительный. Издавал подпольный православный журнал, за что и поплатился свободой на пять лет. Он не проклинает КГБ и партию, но, как блаженный, благословляет. Теперь же, брат, вернемся в дом и займемся испечением просфор для завтрашней службы…

Отец Лев помог Коробейникову повесить на стену зеленую ризу, от которой в плечах и спине оставалось нежное тепло. По каменным ступеням спустились в ледяную, шумящую бураном ночь.

Поповский дом охвачен предзимней бурей. Ветер стучит в деревьях, давит на стекла, воет в трубе. А в доме светло, натоплено, пылает печь. Спит за занавеской безмятежный Алеша. В квашне, как белое светило, взошло тесто. И они втроем - отец Лев, матушка Андроника и Коробейников - творят просфоры.

Андроника раскатала по клеенке два тестяных пласта, один потолще, другой потоньше. Тесто белое, пресное, телесного цвета, с душистым благоуханием. Андроника круглой металлической формой, похожей на подстаканник, вырезает из пухлой мякоти одинаковые кругляки. Отец Лев такой же формой, но большего размера, из другого пласта выкраивает упругие лепешечки. Андроника ловкими пальцами извлекает пшеничные цилиндрики, накрывая один другим. Любуется на белый грибок, на толстую ножку, мягкую шляпку. Ставит изделие на черный масляный противень, который наполняется белыми рядами просфор, - одинаковые, ярко-белые на черном масляном блеске. Живые, дышащие, они на противне продолжают расти. Увеличиваются, сдвигаются пухлыми боками и шляпками. Отец Лев и Андроника увлечены, похожи на детей, играющих в песочнице, делающих куличики. Лица порозовели, глаза сияют. Они любят друг друга. Это теплое тесто, пшеничная белизна, чистейшие ароматы среди воющей бури делают их пребывание в старой, забытой миром избе осмысленным и драгоценным.

- Ну просто боровички, - любуется отец Лев пшеничными скульптурками.

- Как цыплятки, - вторит ему матушка Андроника, оглядывая выводок.

- Как детки малые, - добавляет отец Лев, ставя на пустующий краюшек противня головастое, с белыми бочками, создание. Передвигает противень на край стола, отдавая его Коробейникову.

Тому поручено ставить на просфору печать. В руках у него круглая жестяная печатка с Голгофой, распятием, рельефными письменами, похожая на чеканную медаль. Осторожно, как к живому, прикасается пальцами к просфоре. Тесто теплое, мягкое, откликается на прикосновение легким, упругим давлением. На тесте от пальцев остается слабая вмятина. Тесто отпечатало в себе его образ, рисунок пальцев, впитало его тепло, нежность, робкое умиление. Пшеничная плоть прониклась его духом, одухотворена им. В своем прикосновении он передал просфоре все самое чистое, нежное и святое, что сберегалось в душе, не подверженное страсти, раздражению, унынию. Мама и бабушка, их родные драгоценные лица. Таинственный, как чудесное сновидение, образ отца. Любовь к исчезнувшим родичам, чья удаляющаяся в бесконечность вереница превращается в обожание к безымянному множеству былых поколений. Милое, кроткое лицо жены, любящее и доверчивое. Дети в ночных рубашечках, внимательные, чуткие, перед которыми он разложил разрисованную нарядную сказку. Пролетевшая мимолетная строчка Пушкина. Красногрудый снегирь на березе. Замысел новой книги, неопределенный и пленительный. Комбайнер в казахстанской степи, добывавший в дождях и морозах мучительный урожай, превращая злаки в незримую пшеницу любви, в хлеб насущный, питающий всякую верящую и любящую жизнь.

Он касался белой пшеничной плоти, нежной и целомудренной, перенося в кроткое хлебное изделие самые светлые и непорочные переживания. Сотворял себя заново, лепил из чистейших материй, отвергая все темное, жестокое, омертвленное, что накопило в себе его неправедное бытие. И просфоры, которых касался, становились вместилищем его покаяния, молитвенного ожидания чуда.