Александр Проханов - Надпись

- Микроскоп! - Это приказание произнес главный хирург, перед кем расступилась остальная бригада. К пульсирующей выпуклости мозга, на которой переливался ослепительный свет люстры, придвинулся окуляр микроскопа, который мог быть воспринят как телескоп, направленный на небесное тело.

«Мне дано стать свидетелем непостижимого действа… Заглянуть в глубину мироздания… Бог в обличье хирурга поставил меня рядом с собой, чтобы я узрел обнаженный мозг… Заглянул в сердцевину сознания… Костя, милый, я не должен смотреть… Делаю это ради тебя…» - обморочно думал Коробейников, глядя, как в эмалированной ванночке лежит выпиленная кость с клочком волос, с губчатой розовой кромкой. Его непотревоженное, покрытое волосами темя испытывало холод, словно утратило костный свод, и обнаженный мозг, окутанный розовым паром, чувствовал холод…

- Насос… Пинцет… Два мелких осколочка… Боится меня, дрожит… - Хирург смотрел в микроскоп. Из его лба исходил узкий огненный луч, поджигал красные и синие участки мозга, переливался в серых извилинах. Стальной клюв пинцета нащупывал костяные осколки, выхватывал из разноцветного студня. Мозг содрогался. Коробейников чувствовал в голове ледяное проникновение пинцета. - Подойдите… - Это властное указание касалось Коробейникова. Хирург отодвинулся, приглашая взглянуть в микроскоп. Коробейников приблизил глаз к окуляру и, пораженный, замер.

Казалось, он смотрит из Космоса на живую фантастическую планету. Ее пересекали причудливые горные цепи. Одни были покрыты голубоватым снегом, на других отсвечивал малиновый закат, на третьих нежно зеленела растительность. У подножия хребтов простирались рыжие, опаленные солнцем пустыни. Была видна изысканная рябь барханов. С пустынями соседствовали изумрудные долины, над которыми плыли синие сочные облака. По планете текли полноводные реки, вливались в голубые моря и озера. Виднелись притоки и разветвленные дельты. Среди природных очертаний и контуров был заметен рукотворный чертеж, искусственный ландшафт, состоящий из дорог и каналов, распаханных черноземов, бесчисленных монотонных чешуек, бывших не чем иным, как крышами городов и селений. Тонкие ленточки на равнинах были аэродромами, прямоугольные выступы в морских бухтах - причалами. Планета источала черный дым действующих вулканов и желтоватую копоть заводских труб.

Коробейников не мог оторваться. Оказывается, мозг был планетой. Мышление было жизнью этой думающей планеты. Неразличимые в оптику, среди вафельных отпечатков городов и селений, присутствовали обитатели. И где-то на этой планете была такая же операционная, горели хромированные люстры, кто-то лежал с обнаженным мозгом на хирургическом столе, и другой смотрел в микроскоп и видел фантастическую живую планету. За ним, Коробейниковым, из Космоса тоже наблюдал микроскоп, и земля, на которой он жил, была думающим, парящим в невесомости мозгом.

Коробейникова посетило чувство абсурда. Две уходящие в разные стороны бесконечности, где иерархия не имела высшего и низшего уровня, тварь менялась ролью с Творцом, и каждый был одновременно и Богом, и богосотворенным Адамом.

Хирург припадал к окуляру. Наводил луч в сплетение сосудов, в сгустки студенистых слоев, в скопления складчатых масс. Касался обнаженного мозга тончайшими иглами, изящными резцами, хрупкими пинцетами. Каждое прикосновение отзывалось в голове Коробейникова. Между раненым мозгом Шмелева и мозгом его, Коробейникова, существовала прямая связь, будто от одного к другому была проложена невидимая труба, и две их головы были сообщающимися сосудами. Хирург касался осторожной сталью чувствительных участков, которые откликались моментальным образом, запечатленной мыслью и чувством, переносились по световоду в череп Коробейникова, и тот мог переживать видения, извлеченные из головы друга. Хирург, погружавший инструменты в глубь мозга, вырывал из него видения, как вырывают из почвы растения с корешками. Переносил их в голову Коробейникова. Так пересаживают цветок из одного горшка в другой. Хирург пересаживал гибнущий мозг Шмелева в голову Коробейникова, продлевал его жизнь, подключая умирающие ткани к живому организму.

Огненный луч, бьющий изо лба демиурга. Прикосновение сверкающей стали.

Шмелев, молодой, в брезентовой штормовке, сидит на носу огромного серебристого танкера, скользящего в разливах Оби. Гигантская канистра горючего плывет на север под негаснущими небесами в сиянии вод. Шмелев видит плеск прыгнувшего в реке осетра, темные черточки чумов на белесой отмели. Радостно, мощно, как статуя на носу корабля, подставляет грудь ветру. Стремится туда, где в тундрах рычат буровые, бульдозеры рвут мерзлоту, ложатся черные жерла громадных газопроводов.