Лутц Зайлер - Крузо

Крузо глубоко вздохнул и начал обстоятельно, причем невероятно взволнованно извиняться, что не вытерпел у себя в комнате. А надо бы, чтобы «наконец закончить сборник». Вместо этого «опять бессмысленно шатался по округе». Затем он принялся описывать ночную жизнь на острове, рассказывал простенькие истории о запрещенных кострах, скверных гитарах, сексе в дюнах с малолетними дочками отпускников («их слишком уж оберегают, ну, ты знаешь, о чем я») и всяком-разном любовном соперничестве между сезами и туристами – странно неуклюжая проза, никак не вязавшаяся с хотя и старомодным, но изысканным, почти аристократическим языком стихотворения, лежавшего перед Эдом на столе.

«Пестрая островная жизнь» – так говорил Крузо, с трудом сдерживая презрение. От «загустевшей старообразной моложавости вспомогательных работников и сезов» и их «дурацкой восторженной болтовни о море» он перешел к их «наивности и неспособности думать хотя бы на шаг вперед». Взгляд застыл, устремился на дверь, словно в следующий миг он ринется вон, в ночь, на пляж, чтобы призвать к ответу кое-кого из «этих наивняков», как он их называл.

В замешательстве Эд взял в руки стихотворение и начал задавать простенькие осторожные вопросы насчет машинки и бумаги. Вполне естественные вопросы для людей, привыкших пользоваться пишущей машинкой. Крузо вынырнул из своей тирады и извинился за двуцветную ленту, другой-то нет («лента для машинок в дефиците, ты же знаешь…»), поэтому у некоторых букв «кровавые шапки». Эд описал Крузо способ – надо признать, весьма непростой, – который позволял растянуть в ширину узкую ленту портативных машинок. Крузо кивнул. Потом они назвали друг другу несколько журналов, подходящих, как выразился Эд, «для таких текстов», так называемый самиздат, в городах покрупнее подобных журналов уже много лет было как грибов после дождя.

– С этим я еще подожду. Сперва надо закончить сборник, – сказал Крузо. В конце концов стало ясно, что до сих пор он никогда всерьез не думал о публикации и что Эд действительно первый, кому он кое-что показал.

– Итак, в первую очередь мне бросилось в глаза…

Эд был тронут доверием Крузо, но пока что не знал, куда бы направить свое замечание. В голове мелькнули несколько фраз из семинаров, трепотня об особенной музыкальности, неповторимый звон грааля и так далее.

– Я с удовольствием прочту сам, – перебил Крузо.

Он взял листок обеими руками, осторожно и бережно, словно не был уверен, сколько тот весит. Спина распрямилась, затылок расширился, точь-в-точь как если бы он собирался приступить к работе в «Отшельнике», с той мнимо безмятежной сосредоточенностью, которая выражала уважение к ситуации и казалась подходящей, чтобы растолковать покладистому судомою вроде Эда мир как конкретную задачу.

Тихо и монотонно, слегка медлительно, при этом излишне акцентируя определенные слоги, он декламировал строчку за строчкой. Читал стихотворение с тем странным выговором, какой Эд последний раз слышал на похоронах земноводного. В конце каждой строки – продолжительная пауза, пожалуй чересчур долгая, во время которой слышался лишь рокот далекого прибоя, так отчетливо, что Эд различал каждую набегающую на берег волну, и Крузо в конце строки тоже слушал шум прибоя. Затем он вступал опять, но это не было новым вступлением – оказывается, все продолжало висеть в воздухе, удержанное напряжением его широкого, волосатого торса и остановленное слегка выпяченным вперед подбородком.

Тремя строфами дальше Эд, завороженный, очутился в плену декламации. Та же образцовая сила, что исходила от личности Крузо, когда он промывал стоки или тащил к дровяному складу охапку плавника, захватила и преобразила стихотворение, а в итоге получилось единственно возможное – да, стихотворение было безошибочно верным . Оно целиком и полностью отвечало личности Крузо, то есть говорило его словами , имело собственную интонацию . Единственно возможное стихотворение.

Неприязненное удивление Эда как ветром сдуло, оговорки стали смехотворными, он почувствовал избавление. И тотчас у него возникло желание продекламировать в ответ что-то свое. Он начал читать, но сразу же запнулся и умолк, а Крузо сидел рядом погруженный в себя, правое веко полуопущено. Эд начал снова, беспомощно схватил блокнот, который уже своим размером вызывал смех, беспомощно взял запечатанную в пластик фотографию, и в конце концов из немоты вырвался вопрос: