Лутц Зайлер - Крузо

– Ах, может быть, ты, скажем через пятнадцать лет, станешь…

Остаток фразы утонул в шуме. Эду нравился нос Кавалло, слегка приплюснутый на кончике, он был крупный мужчина, и из трех официантов «Отшельника» именно с ним Эд до сих пор общался меньше всего. Говорят, Кавалло написал диссертацию, которую «более чем отклонили», «не та тема, не то содержание, вероятно, все не то», откомментировал Крузо и пояснил итальянское прозвище: «Необычайная страсть к старым лошадям, в смысле к античности, этот человек любит античность , особенно старых лошадей в Древнем Риме, короче говоря». Эд считал, что Кавалло с его резко очерченным профилем, высоким лбом, каштановыми, слегка волнистыми волосами и всей неприступностью сам похож на римлянина; Кавалло Эда в упор не видел.

По сравнению с Рембо Крузо вел себя скорее несмело, почти смущенно. Он сидел нога на ногу, откинувшись назад, насколько позволяли унылые садовые стулья; покрашенные белой краской, они придавали террасе колониальный оттенок. Эд заметил, что Крузо вообще не мигал. Вместо этого на секунду закрывал глаза, будто прислушиваясь к некой мелодии. Когда он снова их открывал, левое веко, прежде чем вернуться в исходную позицию, на миг замирало на полпути. Магическая деталь, неотъемлемая часть его превосходства. Без сомнения, командовал здесь он.

Эд пил быстро. Что будет? Напившись, можно забыть о потерпевшем крушение, утопить и себя, и его. Потерпевшие крушение казались невинными, они были как прибитые к берегу обломки, дочиста отшлифованное, побуревшее дерево. Эд подумал о Фосскампе с его собаками и понял, о чем Крузо говорил возле бинокля, «…будто знали, что остров и море к ним благосклонны и как бы готовы к переправе, все равно куда…». Может, он уже утонул. Но он сознавал и их притягательность, а в ней смирение, готовность ко всему, которая оставляла постыдное, почти непристойное впечатление. Эд понял, что не принадлежит ни к ним, потерпевшим крушение, ни к почтенной гильдии сезов. Однако теперь он мог с этим покончить, без сомнения, и нынешний вечер тут как нельзя кстати… с его помощью, подумал Эд, взглянув на Крузо, который с опущенной головой разливал белое вино и что-то тихо говорил… Фразы, которых ни один человек не понимает… – булькало у Эда в горле, неслышно.

Да, его одолевали сомнения. Все это было слишком фантастично, неправдоподобно, и он чересчур нервничал. Видит Бог, можно ведь снова покинуть остров. Или нет? Терраса на высоком берегу слилась в подобие верхней палубы. Корабль медленно отделился от берега, медленно вышел в открытое море, путешествие началось… За их столиком сидели четыре женщины и двое мужчин. Все смотрели на Эда. Отлично. Он тоже смотрел на них. Одна женщина с короткими волосами и голыми плечами, вторая с узкими, тонкими руками, лежащими на столе (будто она хотела погладить его или успокоить), потом третья, напротив, ее ступня – у него между икрами? Нет, не может быть. Потом мужчина с лицом Иисуса и непомерно длинными волосами. И еще один, наверно Петр, хотя сейчас он выглядел как доктор Ц. Потом женщины, сидящие дальше, помоложе и постарше, мужчины помоложе и постарше, увешанные самодельными побрякушками, нитками деревянных бус и макраме. Эд видел браслеты, налобные повязки, сплетенные из соломы или из замши, видел куриных богов. Иные из женщин одеты в просторные платья из батика, а иные – в ночные рубашки своих прабабушек, с недавних пор вошедшие в моду; тонкие хлопчатобумажные платьица до колен, с плауэнским кружевом на вздымающейся груди, неумело покрашенные, лиловые, винно-красные или голубые… Кто-то с ним говорил, Крузо, Эд только теперь заметил.

– Посмотри на них, Эд. Вот на этого или на эту…

Эд опустил голову, ему хотелось уйти.

– Знаю, Эд. Через час или два они додумаются до этого, почувствуют себя достаточно сильными. И всегда найдется такой, что готов на все. Не важно, отыщет его прожектор-искатель или нет. Он не выдюжит, только не в меру наглотается соленой воды, где-то там, далеко-далеко, а потом конец, и никого рядом, последний миг в полном одиночестве – как обидно, Эд, чертовски обидно оказаться покинутым всеми и вся!

Эд был пьян. И чувствовал одиночество. Разговоры составляли мелодию, шум, то нарастающий, то затихающий, аккуратно встроенный в рокот моря. Может, и впрямь просто откинуться назад, утонуть, исчезнуть в сумраке. Из приоткрытого окошка мороженщика звучала музыка, жестяной звук, шедший словно бы из надраенных Эдом, ненавистных контейнеров, песня, полная дурманящей меланхолии, наверно кассета кока Мике, его магнитофон «Штерн», а на террасе попросту слишком шумно, ничего не поймешь. Кто-то, урча, прокатил по столу игрушечную машинку; первая передача, вторая передача, третья, подумал Эд, но возле уха опять был только Крузо, придвинул ему бокал, бесконечным движением, медленно, словно корабль, на горизонте, мед-лен-ный, мед-лен-ный свет, напевал Эд, в ритме музыки. Жест с бокалом был до невозможности смешным, но никто не смеялся, сейчас всем было не до смеху, и бокал был не до смеху, и он тоже, и все смотрели на него.