Лутц Зайлер - Крузо

– Лиса, паршивка. Хватает их во сне, когда голова спрятана под крылом, – пояснил Крузо. – Но ее уже неделю-другую не видно, пропала, может, щенков завела, маленьких браконьеров. – Одним взмахом ножа Крузо отрубил ножку трупика, стянул с нее кольцо, поднес к свету. – Хороший товар, Эд, отличнейший!

Песчаная тропинка обернулась джунглями. Жгучая крапива доставала до подбородка, облепиха сводом склонялась над головой, дальше боярышник и камыши. Камыши выглядели мягкими, но кололись и норовили порезать плечи. Крузо, не говоря ни слова, одолел заграждение из колючей проволоки. Как по команде, снял рюкзак и на локтях пополз в гущу кустов.

Внутри оказалось пустое пространство, выстланное камышом, от которого пахло гнилью. На миг Эду живо вспомнились земляные пещеры детства, пещеры Шарлоттенбурга, где они крадеными спичками разжигали костры и почти задыхались от дыма.

– Аванпост, собственно, рассчитан на одного человека, – сказал Крузо.

От испарений «Отшельника» кожа у обоих была дубленая. Прокопченная, думал Эд, нас прокоптили… Он думал словами Крузо и его интонацией, если такое возможно. В самом деле теснотища. Ветки вокруг сплошь в колючках, толком друг от друга не отодвинешься.

Через просвет в зарослях они видели широкий участок пляжа. Крузо долго смотрел на зеркальную поверхность воды; все это время он держался чуть ли не по-военному, отчего Эд предпочитал не нарушать молчания. В компании Крузо ему вообще в голову не приходило спрашивать «почему?». Тем, кто действительно стал частью острова, никаких «почему» не требуется.

Из ящика, спрятанного в камышах, Крузо извлек маленькие судки, запертые на металлические скобки. Открыл, достал оттуда и протянул Эду два ломтя хлеба, кусок шницеля и – луковицу. Секунду он смотрел Эду в глаза, потом сунул в хлеб два листика травы. Все было прохладное и на удивление свежее. Пока они ели, Эд чувствовал огромное удовлетворение и покой. Лёш отогнул в сторону несколько веток и гордо продемонстрировал ему маленькую керосиновую лампу. Потом сунул руку в чащобу и вытащил ящичек, где помимо перышек и кусочков янтаря обнаружились несколько самодельных сережек – и маникюрные ножницы.

– Левой рукой никак не могу, сколько ни пытаюсь, ничего не выходит.

Эд нерешительно взял протянутую Лёшем руку, потом, палец за пальцем, принялся стричь ногти.

– Раньше их подстригала мама, позднее сестра.

Широкие, отбеленные водой полумесяцы падали в камыш. Эд думал о Г., опять вспомнились маленькие, махристые кусочки пластыря на ногтях и кончики пальцев, выглядывавшие оттуда, словно крошечные, обманутые жизнью существа, такие милые, что хотелось их поцеловать.

Целый час, а то и дольше они, не говоря ни слова, глядели на море. Эд понял это как тест, как пробу. И все же ощущал покой, полный покой. Он годен, во всех отношениях. И мельком спросил себя, почему Лёш хранил маникюрные ножницы в этих отдаленных зарослях. Наверняка у него не одни эти ножницы, думал Эд, на каждом аванпосту найдутся. Над маленькой хижиной медленно опускались сумерки.

Бильярдисты в поляризованных очках успели так растянуть шкуру верблюда, что край игрового поля уже не разглядишь; голова животного где-то там, вероятно под полем. Верблюд непонятно как вновь превратился в пустыню, из которой пришел. Порыв ветра промчался над морской зыбью. Эд услыхал шум и проснулся.

Очень тихо, но прямо над ухом заговорил Лёш, и сперва Эд поддался иллюзии – на долю секунды ему почудилось, что голос Крузо идет из него самого.

– В те времена, когда монастырь закрыли, – шептал Крузо, – многие монахи не смогли расстаться с островом, отступиться от него. И дело тут не в вере, не в конфессии, многие даже перешли в другую веру. Дело в свободе, которая всегда отличала здешние края, висела в воздухе, была древним секретом острова. Свобода влечет нас, Эд, и берет в помощники. А значит, эти монахи, по сути, не имели выбора, парадокс, но так уж обстоит со свободой. Они ходили от дома к дому, нищенствующие монахи, которые только и могли, что просить подаяние да крышу над головой. Вначале речь всегда лишь об этом – о миске супа, о ночлеге, ну, может, о кружке воды, чтобы умыться. Эти монахи готовы были пожертвовать местом в ордене, отщепенцы, потерпевшие крушение, бесприютные… они были готовы бросить все, лишь бы остаться здесь , понимаешь?

– В детстве у меня было дерево правды, – отозвался Эд и чуть повернул голову в сторону. Увлеченный рассказом, Крузо задел языком мочку его уха, нечаянно. – Эти заросли, в смысле твоя летняя хижина, аванпост, напоминают мне о нем, возможно просто из-за листьев, из-за шелеста листьев. – Эд на секунду запнулся, мочка уха похолодела. – Дерево с наблюдательной платформой, посредине прогалины. Несколькими годами раньше в лесу случился пожар, так и возникла прогалина. Если подальше высунуться из окна нашей квартиры, было видно огонь, а потом много дней – дым, из которого в конце концов проступило одинокое дерево, каким-то чудом уцелевшее. Лес расположен по другую сторону долины Эльстера, на горе над рекой. В каникулы мой друг Хаген – да-да, его правда так звали, имя у него такое, – так вот, Хаген, однажды он появился в нашем классе, остался на второй год, не помню уже почему, но в тот год он стал моим лучшим другом. Я в ту пору всегда имел лучшего друга, то есть других у меня не было. Сперва Торстен Шнёккель, потом Томас Шмальц, потом Хаген Йенктнер, а потом Штеффен Айсман…