Сергій Жадан - ДНК

Там шел праздничный ужин. Лучшие люди нашего городка. Участковый Федор и школьный директор. В шикарном бальном платье вальсировала с гигантской волосатой обезьяной завуч нашей школы. Школьный стоматолог, который в детстве любил пальцем расшатывать маленьким детям молочные зубы, пил абсент. Чумак, мой биологический, мой честный и добрый, тоже был тут как тут. В общем, не знаю, что видели парни, думаю, что каждому виделось что-то свое, потому как Бобр, например, принялся стыдливо улыбаться, а Косач по-детски заплакал навзрыд.

Внезапно у входной двери с бокалом коньяка в руках появился Алмата. Он тихо застыл в метре над землей в темном коротком плаще, в мягких кожаных сапожках с металлическими крыльями у щиколоток, с черным обручем, охватывающим высокий лоб. Алмата посмотрел на нас, бледно улыбнулся и поднял руку вверх. Из темноты одним махом выступила многотысячная рать, вооруженная пилами, цепями, дубинками, коленвалами от Белаза, серпами, молотами, баксами и таблетками, автоматами Калашникова и пистолетами Стечкина, бластерами и бактериологическим оружием, атомными ледоколами и ракетами дальнего радиуса поражения. Ее передние ряды уперлись в ограждение парковки ресторана и, в конце концов, выгнулись клином, острием которого стала фигура Алматы.

Мы вздрогнули. Ударила необычайной силы молния.

— Что-то их многовато, — сказал Виталик и покосился на меня.

Бобр качнул головой и задумчиво проговорил:

— Зря мы так напились все-таки.

— Это все трава, — сокрушенно добавил Косач. — Надо было, Вася, по две-три затяжки, и тормозить.

А при чем тут я. Не надо на меня смотреть. Я, что ли, придумал сюда идти. Не знаю, кстати. Вряд ли. Не может быть. Но в любом случае, я ничего не успел сказать. Дымок встряхнулся по-собачьи, и острые длинные иглы полетели навстречу темной рати. Родина ударила металлической косой о землю, и за нашими спинами встали тени тех, кто долгие годы не мог найти успокоения в подземельях Донбасса. А впереди всех встал смешной и мертвый Костя Красотка с портретом Энди Уорхола в тлеющих тонких руках.

И битва началась.

Проболел я тогда недели три или четыре и еле выкарабкался. Температура сутками не снижалась, и я просто сгорал, глядя невидящими глазами за окно спальни, где громыхали грозы, где сезон ливней обещал новую жизнь. Я так тяжело и долго балансировал на грани жизни и смерти, что почти ослеп и с тех пор зрение у меня ни к черту, приблизительно минус сто семьдесят восемь. Но не суть. Это все понятная история, если ты заражаешься корью, будучи взрослым мальчиком.

Ко мне никого не пускали, мобильник забрала и спрятала мать. Потому только в начале сентября я узнал о короткой перестрелке, забравшей жизнь Алматы и двух его подручных, о Додике, которой вскрыл себе вены в своем доме сразу после этого, о похоронах Красотки, обезображенный труп которого был обнаружен путейной командой в лесополосе возле железнодорожной станции, о том, что ждет меня студенческое общежитие, и новые книги, и учеба, и новая-новая жизнь.

Вы потерпите, я уже заканчиваю. Важно вот что еще. В общежитии я стал жить с октября и спиртного не брал в рот вовсе, уже не говоря о траве. Я бегал по утрам в парке, баловался с гантелями. Занимался учебой, как проклятый, и за полтора года поумнел так, как никогда ранее. Просто черт его знает, какой стал умный, если вы понимаете, о чем я. Но мне ничего не помогало. Стоило где-нибудь уединиться — в библиотеке с книгой, на лавочке в чудесном зеленом парке, которых у нас до войны было великое множество, как рядом вот так, как я с вами, садился Костик Красотка и смотрел на меня. Просто сидит и смотрит.

— Какого хера, Костя, — сказал я ему как-то раз.

— Уезжай, Вася, уезжай отсюда, — Красотка прикурил длинную женскую сигаретку и огляделся. Вокруг нас мамаши скакали вместе с колясками. Наступила пора второй сессии, летел пух, на бульваре Пушкина старички играли на духовых инструментах.

— Куда и зачем?

— Куда хочешь, но тут я от тебя не отстану, — улыбнулся он, — стану в комнату к тебе приходить, на лекции, завывать в ночных трубах.

— Это что еще за трубы такие? — поднял я брови.

— Хер его знает, — помахал сигареткой Красотка, — это я так образно. Ты ж читал Эдгара Аллана По, что-нибудь в этом духе. И ты свихнешься, мой милый, просто заболеешь, и вся твоя молодая цветущая жизнь сойдет на псы.

— Но тебя же нет, Костя, ты умер, ты не можешь мне приказывать, где мне жить, а где нет.