Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— И все же Сулейман Мудрый ошибался: есть нечто сильнее ревности. Тщеславие. Поэтому, умело подольстясь, можно погасить саму преисподнюю. Ну, распнет он нас вниз головой на каленых брусьях? И всю жизнь будет терзаться воспоминаниями о своей златозаде. Пламенем сбить пламень все равно не удастся. А вот на весь мир прославиться своим великодушием… Сказать ей в последний момент: смотри, я прощаю тебя. Сказать ему: и тебя прощаю, сына злейшего моего врага, ступай и расскажи об этом отцу. Учитесь, христиане, милосердию у басорского паши, сочиняйте об этом оперы. Осмин отыщет мне новую златозаду, лучшую, выше пробой. Он у меня мастер… Ну, что в сравнении с этим какая-то казнь?

Осмин смотрел на Педрильо и не знал, чем, какими словами выразить ему свой восторг, свою благодарность, готовность признать абсолютное превосходство его ума над своим.

— Педрильо!.. Ну хочешь, я у тебя за это…?

— Ты с ума сошел, тут же дамы.

Осмин искренне не понял: дамы, ну да… Если уж и это не женское дело, то…

Бельмонте предпочел ничего не слышать, он с земною ласкою во взоре оборотился к Констанции, и та небесною голубкой слетела ему на грудь.

— О, Бельмонте, больше нас в жизни уже ничто не разлучит? Правда, милый?

— Правда.

«Но если, мисс, для кого-то ошибка в условии — спасение, то для кого-то это полная катастрофа. Представляете, он целый день сидел над этой задачей в попытке ее решить, в то время как вы беззаботно проводили время. Должен ли он раскаиваться в своем прилежании и сожалеть о том, что не последовал вашему примеру? Я пошутил, в условии ошибки нет. Кто очень хотел и очень старался — у того с ответом сошлось. А вы, мисс Блонд, извольте подтянуться». Блондхен подумала: «Ничего, мистер Драгфут, вот увидите, сэр, последний свой экзамен я сдам на отлично».

Под утро они кое-как брели по мелководью сна, кому-то было совсем по щиколотку, кому-то доходило до середины голени. Сон в камере смертников мучителен: реальность им не поглощена, только изъедена — и от этого становится еще ужасней. Все поминутно вздрагивают, цепь мешает придать телу удобное положение, право на которое (вдруг понимаешь) должно быть декларировано в числе основных прав и свобод.

Совсем иначе спалось со стороны засова — даром, что эта орава, открыв рты, запрокинув головы, кто в какой позе горазд, рокотала своими носоглотками, словно работали все глушилки Советского Союза. Арамбаша уснул, как сидел — с обнаженной саблей на коленях. При внезапном появлении паши сабля с грохотом упала на пол — и спасибо еще, что с визгом не убежала. Остальные, спавшие кто с пикой в объятьях, кто пылко прижав к сердцу заряженный пистолет, также мигом пробудились. «Ура, ура, ура…» И попадали — те, что стояли, а которые лежали, тем было еще проще. Личная охрана паши тут же заслонила его собою, на то они и телохранители , чтобы охранять телом в любой нештатной ситуации.

Милостью Аллаха, вооруженные до зубов гайдуки не начали со сна исступленно колоть, рубить, резать, а главное, стрелять, чем не оправдали наших злорадных ожиданий. Из незримого паша снова сделался доступен взглядам простых смертных, чья смертность, однако, умерялась еще большей смертностью тех, кого они призваны были сторожить. Говоря другими словами, наказывать по мелочам в преддверии Великой Кары, какой предстояло ныне совершиться, значило не уважать свой гнев.

— Встань, — но при этом поставил ногу аккурат между лопаток арамбаши: попробуй-ка встань. — Твоим узникам спалось хуже, чем тебе, или лучше?

Арамбаша призвал на помощь всю свою изворотливость.

— О паша на все времена! — проговорил он, задыхаясь. — Нет ничего, что могло бы укрыться от твоего взгляда, и нет никого, кто посмел бы перечить твоей воле. Ты всегда поступаешь по своему усмотрению и по своему желанию. Да будет так и впредь. Одну короткую историю — дозволь?

— Короткую.

— Некий купец отправлялся по делам, а ночной сторож его отговаривает: «Не езжай, господин. Мне снилось давеча, что мост через реку Квай обвалился». Так и случилось. Купец возблагодарил судьбу, что не поехал. Должно ли наказывать сторожа, который видел сны вместо того, чтобы бодрствовать при хозяйском добре?

— Напоминаешь об оказанной тобою услуге? Моему гневу не до тебя, — паша убрал ногу. — Я весь поглощен мечтою о мести. Отпереть.

Уже появился мансур — маскою красной смерти: в красном берете с пришитой к нему такого же цвета баутой из папье-маше, поверх обтянутой атласной тканью. Мансур был персонажем массы анекдотов — как Чапаев. («Идет мансур, а навстречу ему танк. „Здравствуй, Серый Волк“, — говорит мансур. — „Здравствуй, Красная Шапочка“, — отвечает танк». И т. п., типичные йеменские анекдоты. [135]) Мансур всегда приводил с собой небольшую капеллу — аккомпанировать. Кто исполнял сольную партию — нетрудно догадаться. Эти концерты имели успех. Если случалось выступать известному солисту, то, выражаясь обиняками (зато в терминах самого выступления), лишний билетик готовы были оторвать с руками. Пока мансур, присев на корточки, монтировал эстраду, музыканты грели инструменты своим зловонным дыханием. Уж эти мне лабухи…