Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Собака-поводырь была обещана, обещание же — выполнено. Дерзко затаилась у самых стен Башни Святого Иуды шестерка молодцов в косынках, завязанных на затылке, как то принято у пиратов, контрабандистов, а с недавних пор и у российских военнослужащих. Одновременно, стуча по деревянному, на подъемный мост въехала мрачного вида карета и остановилась. Она была обтянута черной кожей и запряжена парой вороных — Испания любит черный цвет. То был час, когда начинают расти тени, когда у шпионов начинают расти уши, когда разлившееся по всему морю злато достаточно раскалилось, чтобы в нем зашипело солнце: то, что Англия ест на завтрак, Испания ест на ужин.

Начальник стражи с муаровыми от яичницы губами, которую доедал на ходу, взял у кучера пакет. Цокая языком, разорвал его, прочитал письмо, и потом по его знаку один из стражников занял место на козлах. Карета проехала под низкой неказистой аркою, но не раньше, чем с ужасающим визгом поднялась решетка. Когда лошади стали, из кареты медленно вышел человек. Плащ и шляпа прикрывали ему лицо надежнее всякой чадры. Стражник сказал несколько слов тюремщику — тот, кряжистый, коротко остриженный, в кожаной куртке, какую носят заплечные, быстро, по несоразмерно большой бородке, отыскал на кольце нужный ключ — не бородка, а готтентотский передник. Затем засветил фонарь, и они ушли.

Эдмондо и вправду был счастлив в своем заточении, подтверждая истинность Эпикурова учения. Мы слыхали историю доходяги-зека, на долю которого после всех мытарств выпала «собачья радость»: таскать трупы из зоны и сбрасывать их в лощину, на кучу других оледенелых тел. За это он получал, помимо своей пайки, еще и пайку умершего. И по сей день, по словам этого человека, сумевшего выкарабкаться и даже благоденствующего по советским меркам, счастливейшие минуты в его жизни это те, когда, вернувшись с пустым возком в зону, он забивался под какие-то доски и там, в тепле, беззубыми деснами сосал хлеб — свой и того парня.

Эдмондо блаженствовал: закончились пытки, которым его подвергали псы господни на своей святой псарне. Дня не проходило без того, чтобы не рвали они его тело, чтобы не стоял хруст его костей. Теперь это позади. Пускай он заживо погребен — он счастлив. Когда изнуряющая боль, которой не видно конца-краю, тебя вдруг оставляет — это ли не блаженство! Тут даже как-то неловко спорить.

И такое же наслаждение познал один из братьев Зотто. После двух первых ударов кнутом — а их предстояла сотня, верная смерть в адских мучениях — великий толедан вдруг останавливает экзекуцию и взамен предлагает знаменитому разбойнику публичное аутодафе под чужим именем с предварительным удушением. О, как тот ухватился за эту идею…

Ключ с бородкой в виде готтентотского передника был дважды повернут, но может ли Железная Пята Толедо без грохота переступить порог черной дыры? Узник пуглив — не слишком ли пуглив, чтобы стать третьим? Их было двое, тех, кому посчастливилось бежать отсюда: одноглазый Сориа, пострадавший за свою любимицу, музу поэтического злословия, и капитан Немо — женоненавистник, которого спасла женская благодарность.

Дверь за вошедшим немедленно затворилась. Оставшись в кромешной тьме, коррехидор вдыхает смрад и сырость. Его ладонь коснулась стены — осклизлой и царапающей, как поросшая ракушками дамба. Затем слух уловил какое-то движение.

— Эдмондо, — позвал дон Хуан, — это я, твой отец.

Молчание. И вдруг странный звук, совершенно животный, который при других обстоятельствах трудно было бы увязать с человеческой природой. Он повторился несколько раз, прежде чем стало ясно, что он означает: узник в ужасе умолял оставить его здесь, не подвергать дальнейшим пыткам… как хорошо ему здесь… как хорошо…

Дону Хуану стоило немалых трудов вразумить несчастного, твердя лишь одно: «Не бойся, твои муки кончены, ты должен переодеться в мое платье и выйти из камеры».

Наконец пришло просветление. Коррехидор объяснил узнику, что именно от него требуется, ради собственного же спасения: всего лишь, прикрываясь плащом, проследовать за тюремщиком до кареты. C’est tout.

— Дон Эдмондо, и еще одно скажу тебе — на прощание. Иисус просто умер на кресте, просто испустил дух. Он наших грехов не искупил. Бог — это Дьявол. Запомни, Дьявол, убивающий своего сына.

Дверь открылась. Из дальнейшего, заведомо известного нам, следует, что побег удался, подмена осталась незамеченой — что говорит не в пользу тюремщиков, которых на работу в замок Иф точно бы не взяли.