Игорь Юрасов - Божественная Земля

Монгол слегка как бы задумался, покрутил головой, потом нерешительно сказал:

– Поверишь? Даже не знаю.

– Да ладно! Говори уже! – засмеялся Иван Иванович. Он знал, что Виктор давно продумал всё до мельчайших подробностей.

– Может, статуи? – сомневаясь и словно ища поддержки, спросил Монгол.

– Какие статуи?

– Понятно какие: твою и мою. Метров по сотне в высоту. Лёгкие статуи, из титана, покрытого разного оттенка золотистыми сплавами. Чтоб народ видел статуи идалёка, молился на нас, на наши статуи, и обожествлял нас и наши изображения.

Иван Иванович постарался не рассмеяться:

– Если память мне не изменяет, что-то похожее не так давно уже было. И, кажется, всё очень плохо закончилось. Для поверившего в сказку народа. Ему опять подсунули очередную сказку. В какой уже раз! Слуги народа быстро перекрасились, легко поменяли личины и убеждения. Впервой, что ли? И, как всегда, внакладе не остались. А народ опять поверил в очередную бредовую утопию и снова оказался перед очередным выбором: куда ему теперь идти дальше? И с кем? Так что, извини, в благодетелях и народных любимцах тебе одному придётся ходить. И новую империю своего имени ты будешь один учреждать. И на золотых империалах в твою честь будет отчеканен только твой божественный профиль.

– А ты! Что же будешь делать ты?

– Я? Я буду делать то же, что делал раньше: работать, рисовать картины. Может, когда-нибудь я смогу сделать что-нибудь настоящее. Иначе, в противном случае, для чего жить?

– Но ведь я предлагаю тебе стоящее дело. Большое, интересное. Озеленим пустыню. Построим город-сад. Создадим, на зависть всем, новое общество. Все будут богатыми, счастливыми.

– Если бы богатство сделало кого-нибудь счастливым! – возразил Иван Иванович. – Это всего лишь очередное заблуждение недальновидного человечества. Возможно, последнее. Или, если не всего человечества, то какой-то его части, далеко не лучшей. Той, что стоит у власти или близка к ней.

– Так что же, ты не хотел бы быть богатым?

– Хотел бы! Очень бы хотел. Ты даже не представляешь, как хотел!

– Тогда в чём дело? Нам представляется вполне достойный случай. Не красть, не воровать, не ловчить, не обманывать. Всё честно. Такая удача редко кому выпадает. Глупо было бы не воспользоваться ею, – неуклюже подъезжал к другу Виктор.

– Конечно глупо, дружище! – с нотками сожаления в голосе позволил себе высказаться Иван Иванович. – Ещё как глупо! Ты правильно рассуждаешь. И, сколько я тебя знаю, ты всегда правильно рассуждаешь. Ты – человек дела. Было бы странно, если бы ты рассуждал по-другому. Но, видишь ли, мой друг, мы знакомы давно, с голопузого детства. И тебе ли не знать, что я всю жизнь стою перед дилеммой: жить мне богато, как ты говоришь – счастливо, сделать жизнь сплошным праздником и в результате потерять себя, утратить смысл и содержание моей жизни или жить обычной простой жизнью, как живут все, и ощущать её аромат, творить, созидать и знать, что всё моё счастье находится на кончике моей кисти, фигурально выражаясь, на её острие. Всё-таки в первую очередь я – художник, а уже потом всё остальное. Отними у меня кисть, озолоти, сделай мою жизнь беспроблемной, и, хотел бы я знать, что я буду после этого и кто? Видишь ли, богатство и содержание жизни для меня далеко не одно и то же. Во мне два эти состояния несовместимы. Стать богатым для меня значит потерять себя. Поверишь, нищенство и житейские тяготы мне ближе, чем золотые чертоги, фимиам лести и всеобщее раболепное почитание. И перевоспитывать людей я не берусь. Я не бог. Вдруг я ошибусь! Те люди, которых я знаю, в массе, мне нравятся такие, какие есть. Со всеми слабостями и недостатками. Такими же, как у меня. Мне хорошо с ними. С теми, какие есть. Других мне не надо.

Виктор, слушая, поморщился, скривил пренебрежительно рот. Казалось, вот-вот скажет, как он обычно в таких случаях говорил: – Мели, Емеля!

В комнате воцарилась тишина. Такая тишина, вязкая, густая, из которой нет выхода. На лице Монгола заходили желваки. Ещё немного, и он замахнётся, как бывало в детстве, на глупенького Ваняшку, теперь Ивана Ивановича. Тишина густела. Казалось, вот-вот грянет гром.

Но неожиданно нависшая было над Иваном Ивановичем туча рассеялась. Виктор подобрел лицом, дружески улыбнулся.

– Узнаю! Ты всегда был таким, – разливая остатки коньяка произнёс он, – всю жизнь! Именно за это и уважаю. И знаешь, пожалуй, если бы ты был другим, таким же пошлым, банальным, обыденным, как все, или вдруг однажды изменил своим убеждениям, наверно, ты перестал бы быть мне интересным. В таком случае я не смог бы быть твоим другом, даже перестал бы с тобой здороваться. И не сидели бы мы сегодня с тобой в одном кабинете, и не делал бы я тебе сейчас этого предложения. Но я есть я, а ты – это ты. У каждого своя дорога. Так было с детства. И, разумеется, нет силы, способной нас изменить. И мне очень жаль, что мы с тобой, как обычно, не можем найти общего языка. Но я надеюсь, что мы, что бы с нами ни случилось и где бы мы, в каких бы краях и далях, ни были, тем не менее мы, несмотря ни на что, по-прежнему остаёмся друзьями.