Игорь Юрасов - Божественная Земля

– Возьми, Ваняша! Небольшое воспомоществование из кошельков толстосумов. Жалкие крохи со стола государственных казнокрадов. Почти добровольные пожертвования! – уговаривал он Ивана Ивановича. – Зарплата когда в последний раз была? И когда она, сердечная, теперь опять будет? Поиздержался, поди. Возьми, не привередничай. Небольшое, можно сказать, скромное пожертвование. Гуманитарная помощь обездоленному во все времена, в веках, пролетариату от лица сегодняшних новоявленных парвеню, – уговаривал по-приятельски он Ивана Ивановича, предлагая солидную папушу деньжищ.

Но, как бы странно для кого-нибудь это не выглядело, Иван Иванович от денег отказывался:

– Извини, не могу. Не те это деньги. Не заработанные честным трудом. Может быть, и в крови испачканные. Ты же знаешь, какая у нас теперь интеллигенция: зомби-менты и зомби-уголовники, и ещё изрядно невежественные, судя по их внешности – скотники из коровника, где они убирали за коровами; зомби-артисты, которых оторвали от их любимого дела по уходу за скотом и заставили бегать с пистолетами и автоматами, и они что-то, одним им понятное, изображают, и тех и других с наслаждением, в охотку играют. Не жизнь – сплошная улица «разбитых фонарей».

– Ах, оставьте! Мы не такие, как все! Мы из другого теста сделаны. Аристократ хренов! – в сердцах, как будто его неожиданно уличили в чём-то не очень порядочном, выпендривался перед приятелем Виктор. – Я же по-человечески! Как товарищ товарищу. Наверно, последние копейки проедаешь, а признаться стесняешься.

– Нет, не последние! – упорствовал Иван Иванович. – Меня мои картины выручают. Не часто, но, бывает, находятся покупатели. Так что мне моих денег вполне хватает, – уверял он Виктора, хотя оба знали, что никто картин в это сумасшедшее время не покупает, что в цене ныне в народе совсем другие ценности и идеи.

Но надо же было иметь хоть какое-то оправдание в глазах друга и за свою не слишком удачную личную жизнь, и за очевидную всем и каждому нескладность в суждениях, и ещё за многое и многое, чему Иван Иванович не мог найти слов и ощущал как смутную, беспокоящую его сознание вину перед самим собой и перед людьми, что не вышел, не получился он настоящим человеком в обычном, расхожем, банальном понимании этого слова, ни в жизни, ни в искусстве, ни в любви.

Он ощущал это, как будто он всем вокруг крупно задолжал и всё никак не мог рассчитаться за долг. А проценты на долг набегали и набегали, увеличивая непомерно и без того казавшуюся ему неподъёмной сумму долга.

Это очень беспокоило его. Не позволяло ему чувствовать себя нормально и независимо перед знакомыми, друзьями, просто людьми.

И, само собой, он немного завидовал своему другу, умеющему снимать сливки при любых обстоятельствах, как и вообще хорошей, доброй завистью завидовал всем успешным людям, умеющим добиваться своей цели, пренебрегая любыми трудностями, наперекор любым преградам.

Завидовал, как, может быть, человек, тяжело, с трудом карабкающийся по склону горы, белой завистью завидует тем, кто уже достиг вершины. И сочувствует им. Потому что непонятно было, куда же после достигнутой вершины им идти далее. Или на этом разумная жизнь кончается?

Тем не менее денег, добытых другом в игорных домах и приватных компаниях, Иван Иванович чурался. Если бы, как прежде, с зарплаты, последней копейкой поделился, тогда другое дело, а этих, непонятно откуда появившихся бумажек, часто с портретами незнакомых ему иностранных президентов, Иван Иванович брать не хотел.

– Сколько лет вместе, а ты всё такой же! – упрекал его Виктор. – Пора бы уже и поумнеть!

– А для чего?

– Чтобы жить нормально, как живут все люди.

– А я и живу нормально, как все люди. Как живут люди моего круга, с которыми я считаю возможным быть знакомым, – стоял на своём Иван Иванович, вспомнив, что такими же словами упрекала его жена, уходя к другому, богатому, обеспеченному, обладавшему гораздо большими финансовыми возможностями, чем он, простой, заурядный трудяга геологоразведки. Возможно, отчасти поэтому он укрепился в своём отвращении к лёгким деньгам.

Он помнил, как, уходя, она сказала: «Ты никогда не умел жить по-настоящему и никогда не научишься жить так, как живут люди. А я молодая! Я жить хочу сейчас, не откладывая ни на день, ни на год, ни на возможное потом».

Иван Иванович молчал, словно провинившийся мальчишка. Что мог он ей сказать?

Ему нечего было ей сказать. Как нечего было сказать в ответ своему другу.