Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Вот в такую несерьёзную тюрьму я и попал со своим подельником по побегу Сашей Ласковым после суда, где народные заседатели, не участвуя в процессе, откусили от нашей вольной жизни ещё по трёшке и добавили её к нашим червонцам, поменяв заодно и режим с усиленного на строгий.

Камера наша была маленькая, холодная и сырая, на одну двухъярусную койку. Саша хоть и был постарше меня на десять лет, но из уважения к моему ранению и поломанным ментами рёбрам лежал на верхней койке, опасаясь всё время свалиться во сне.

Наш шумный побег из каменного карьера на автомашине со стрельбой и последствиями в глазах местной публики делал нас героями. Поэтому начальство относилось к нам с уважением, а жулики с почтением.

Малолетки, размещенные над нами, заваливали нас, разрешёнными для них, продуктами, и мы отъедались после наших мытарств невиданными давно деликатесами.

Начальником тюрьмы был бывший инструктор Административного отдела обкома Платон Несторович Чуев, мужик воспитанный и справедливый.

Он прекрасно понимал, что нам ничего не стоит «поставить на уши» всю его богадельню, замутив малолеток, и заключил с нами джентльменский договор – нас без дела не терзают, ну а мы, соответственно, прилично себя ведём.

Надзирателями на нашем этаже были только женщины, которые ценили нашу неприхотливость и вежливость, за что отвечали нам симпатией и сердечностью. Вечерами дежурные часто садились к нашей кормушке на табуретку и часами болтали с нами про житейские дела. Могли минут на десять продлить умывание, а то и сводить лишний раз в туалет. А это, кто знает, льгота нешуточная. Кроме того, не замечали они, что мы делаем и что едим. Мы же дарили им восхищение и искреннюю признательность.

Был только один недостаток. Библиотекарша раз в неделю приносила одну макулатуру, а забирала другую.

Именно в то время, когда я и Саша чувствовали от безделья неуёмную потребность в чтении, она приносила нам немыслимую белиберду.

Мы уже освоили «Критику Готской программы» и «Разгром Колчака», «Японскую поэзию» и «Особенности скандинавской кухни», «Протоколы Нюрнбергского процесса» и «Сто опер».

Никакие просьбы и уговоры не помогали. Она была бесчувственна и недоступна. Однажды Саша даже голову в кормушку высунул, умоляя принести что-нибудь стоящее. Но библиотекарша захлопнула кормушку (что имела право делать только дежурная) и ещё обозвала Сашу придурком. От дверцы у Саши остался на лбу синяк, что возмутило нашу зековскую гордость.

Дежурные женщины были за нас. Вечером они рассказали нам, что библиотекаршу за какой-то проступок из горкома комсомола прислали в тюрьму на пересидку, пока утихнет в горкоме шум. Она заносилась перед сотрудницами, и поэтому все её не любили.

Ну, а нам, как говорится, подлым и коварным, только дай повод проявить свои низменные качества на пользу себе и на радость публике.

Быть безусловно правым для русского человека хороший повод к бунту.

На следующее утро корпусная медсестра зафиксировала Сашин синяк, определив его, как лёгкие телесные повреждения, дежурная написала рапорт, я – свидетельские показания, а Саша заявление начальству о предумышленном избиении.

Кум попытался дело замять, даже попугивал Сашу, но два этажа тюрьмы отказались от ужина, и дело закрутилось.

Поскольку библиотекаршу никто терпеть не мог, то вся тюремная братва ликовала. Все, конечно, понимали, что никто всерьёз это дело не воспримет, но и в горком эту дурочку вряд ли после этого вернут. Кому нужны жалобы на пустом месте?

Больше всех, безусловно, это понимала она сама и прибегала нас упрашивать, забрать заявление, на что мы твёрдо заявили: «синяк за синяк», что означало в переводе на понятный язык «Хрен пройдёт!»

Утрясать вопрос пришёл сам Чуев. Ему эти приключения были без всякой надобности.

Мы немного повыделывались, но приняли, устраивающее всех, его предложение. Виновная приносит извинения и даёт обещание носить нам только первосортные книги.

– Да пусть хоть из дома носит, если ума нет, – закрыл вопрос хозяин.

С этого времени для нас наступил коммунизм.

Мы находились в дружном коллективе, питались бесплатно и разнообразно, а также развивались интеллектуально. По-моему, коммунизм ничего большего и не обещал.

При тогдашнем дефиците книг было естественным, что мы, два великовозрастных провинциальных оболтуса, ещё не читали «Графа Монте Кристо». Это был её первый взнос в копилку нашей декларации о перемирии.