Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Таких помощников часто на пересылках калечат, если они попадают, по недоразумению, на общие харчи.

Может быть это такой повод найти слабую жертву на малолетках или в следственных камерах у уличных беспредельщиков, нахватавшихся законов у разной шелупони.

В лагерной и тюремной жизни вообще неприлично спрашивать, за что человека посадили. А вдруг он в несознанке и спросит тебя:

– А чего это ты, землячок, интересуешься; а не куманёк ли тебя попросил, касатик?

И будет ой как неловко объясняться со всей, менее любопытной, камерой.

Кроме того, в правосудие родной страны никто и никогда не верил.

Мало чего там менты понапишут карманнику, которого годами не могут поймать.

Или парню, не желающему жениться на девушке, с которой он живёт по согласию уже год. Дай только от мамы заявление в милицию. И уже в зачёте раскрытое особо опасное преступление.

История знает много уважаемых людей с такой статьёй.

А даже, если человек в лагере и признаётся, что изнасиловал кого-то по пьянке – это ровным счётом ничего не меняет.

В конце концов, с чего это вдруг уголовный мир озаботится судьбой какой-то московской школьницы или ивановской ткачихи. Да он и преступлением такой поступок не считает, а так, баловство одно. «Понажрались вместе винища, неизвестно ещё, кто кого там изнасиловал. А утром мама дочку за волосы и в милицию, ну а там быстро подскажут».

Был даже на Шепетовской командировке человек по фамилии Калинушка, который спьяну изнасиловал старуху – мать. Преступления, казалось бы, на земле страшнее и гаже нет, а дали ему всего-то три года, как за изнасилование совершеннолетней без отягчающих обстоятельств и последствий. Никто его из зэков не обижал. Просто считали полоумным.

А двум морякам загранплавания из Одессы братьям Королёвым дали по пятнадцать за то, что не заплатили семнадцатилетней проститутке.

Менты тут же сварганили групповое изнасилование несовершеннолетней, хотя свидетелями её занятий была половина города. Зато в правоохранительных органах отметили раскрытие тяжкого преступления. А может, она вообще на ментов работала. Кто знает?

Наш же рассказ о несколько необычном случае на эту тему.

Фамилия нашего героя была Цыка, а звали Валерой.

Родителей он своих никогда не видел, воспитывала его бабушка, пока в шестнадцать лет за кражу он не схлопотал себе два года детской колонии.

Сидеть ему выпало на харьковской малолетке, которую когда-то основал Антон Макаренко по принципу коллективной ответственности. То есть, если в классе двойка, то никто в этом месяце не идёт на досрочное освобождение. Виновным занимались сами воспитуемые. Поэтому выжившие становились или половыми тряпками, или садистами.

В восемнадцать его перевели досидеть четыре месяца на взрослой зоне, где он к оставшемуся сроку добавил ещё девять лет.

Если бы он рассказал суду и следствию, за что он ударил тридцатилетнего обидчика асфальтовой гладилкой по голове, то суд вряд ли отнёсся бы так сурово.

Но рассказывать о том, что тебя склоняли к интиму, путёвому хлопцу невозможно, поэтому, вместо трёшки он получил за убийство девять, и из них два с половиной тюремного режима.

Отбывая два с половиной года «крытой» в одной камере с десятком людей, многие из которых, образно говоря, съели мать родную, Валерчик вышел на рабочую зону мудрым, циничным и отмороженным.

Он умел себя неплохо вести в коллективе, но ничего святого, вне необходимых рамок, для него не существовало.

Тем не менее человеком он был начитанным, интересным, умным и крутым. В свои неполных двадцать два он выглядел на семнадцать и, чтобы предупреждать возможные похлопывания по заднице, был всегда настороже и в готовности к любому развитию событий. В кармане и под подушкой у него всегда была заточка.

В его манере разговора была одна нехорошая особенность. Он ловил взгляд собеседника своими голубыми, бесчувственными глазами и не отпускал его ни на миг во время всего разговора. От этого многим было не по себе.

Многие урки, прошедшие «огонь и воду» признавались, что за свою жизнь более опасного и решительного человека они не встречали. А повидали они порядком, да и сами особыми подарками никогда не были.

Но все понимали, что иначе, со своей девичьей внешностью, он бы просто не выжил.

Дружил он в лагере только со Святым. Фамилия Святого была Келебай Владимир, но так его называли только на разводах и поверках. Родом он был из Западной Украины и потому люто ненавидел советскую власть. Морили его, якобы, за принадлежность к какой-то религиозной секте, с чем сам Келебай не особенно спорил.