Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Религиозного же в нём, кроме приморенного вида, была часто употребляемая фраза о том, что Бог не фраер, и всё видит.

Валерина бабушка умерла ещё до суда, поэтому ни посылок, ни писем он не получал.

Жил игрой в карты, не зарываясь ни в выигрыши, ни в долги.

И вот однажды произошло событие, которого никто, а в особенности он сам, никогда не ожидал. Более того ему никогда и не думалось в этом направлении.

К Валере на свидание приехала родная мать. Он ушёл на свидание на три дня, и Святой с нетерпением ждал его возвращения. И вот рассказ, который Цыка ему поведал.

– Ну, ты, Володя, представляешь моё настроение, когда я шёл на это свидание. Мать бросила меня сразу после рождения. Кто она, какая, да и жива ли вообще, я не знал. Никаких родственных чувств у меня ни к кому нет, а потому и шёл я из любопытства, да в надежде чего-нибудь оторвать. Ни о каких упреках в адрес своей старушки я и не думал потому, что давно знаю всю их бесполезность. Дневальный по дому свиданий провёл меня в последнюю комнату коридора, и я без всякой напруги в сердце туда вошёл. Однако матери в комнате не было, а сидела на койке тёлка, с виду лет чуть за тридцать, и читала журнал «Огонёк». Полагая, что это другая комната, или чья-то жена из соседней свиданки, я спросил её, где же моя мамаша? – Валерочка, сынок, я и есть твоя мама! – она бросилась ко мне обниматься и целоваться, размазывая по нашим лицам свою косметику. А у меня ни чувств, ни эмоций. Смотрю на неё как на красивую сучку и никаких других мыслей. В общем, сели за стол, выпили-закусили, а она мне всё про свою жизнь тяжёлую рассказывает, да как она по мне страдала и мучилась. А как дошла до того, что работает на базе товароведом, а муж у неё зам. директора трикотажной фабрики, так смотрю, мы уже сидим рядом, а моя рука у неё под лифчиком.

– Короче – говорю – мамаша, давай распрягайся, да я тебе по-родственному засажу.

А она спокойно начинает раздеваться и отвечает:

– Лишь бы тебе, сынок, было хорошо, и ты меня простил.

Стащили мы на пол два матраца и провалялись три дня и три ночи. Она пару раз за водкой бегала в посёлок для нас и для конвоя, а так почти и не вставали. Шнырь ночью мои сидора мне под кровать перетаскал, да бабки тебе занёс. Вот и все дела. Распрощались мы с ней как родные, то ли любовники, то ли мать с сыном. Только чувств у меня, как не было к ней, так и нет, а вот трахал бы её, сучку, не переставая. И никакого угрызения совести не испытываю, если, конечно, она у меня ещё осталась.

Он закончил и ждал, что скажет интеллигентный Святой.

– Я тебе в таких делах не судья, да и не лагерное это дело. Я твоей жизнью не жил, и для меня мать – святое. Сам разбирайся, но помни, что Бог не фраер, и всё видит.

– Я и сам чувствую, что всё паскудно. Но мне по хрену. Меня Бог уже давно забыл.

Их со Святым отношения ничуть не изменились.

Мать приезжала каждый месяц, привозила всё, что Валера просил: от денег до анаши.

Жила она неделями в посёлке, пока не устраивала через офицеров охраны свидания. Больше на эту тему у них со Святым разговоров не было, но у Валерчика настроение было угрюмым. Может оттого, что о его связи с матерью поползли слухи, а может он сам окончательно запутался в своей тёмной душе, но вести он стал себя агрессивно и провокационно, как будто искал конфликта.

Открытого осуждения от зеков никто не слышал, да такого и быть не могло. Мало у кого какие дела и заморочки. Может он, в случае конфликта, докажет, что это вовсе и не мать его? А кому же захочется подставиться под нож?

Валера ходил всё время обкуренный и нехороший.

Святой ожидал, что Цыка чего-нибудь отмочит, или что-то произойдёт во время его свиданий, или после них.

Но произошло то, о чём никто и подумать не мог.

Чтобы не попадаться надзору во время карточной игры, игроки часто забирались на площадку башенного крана. Во-первых, оттуда было всё видно, а во-вторых, можно было замести следы игры, пока сержант заберётся по лестнице на кран.

Никому не ведомо, как и что произошло, но рукав телогрейки Валерчика попал между шестерёнкой, которая вращает башню и огромной шестернёй самой башни.

Его втащило между шестерёнками при повороте стрелы, и выкинуло назад при обратном повороте. Рука и часть плеча до ключицы превратились в кашу. Когда его заметили играющие, он ещё стоял на ногах, а на пол лилась бесконечная струя крови.

Вместе с крановщиком его как-то спустили вниз и он лежал возле крана, истекая кровью.

Блатные вкололи ему какой-то наркотик, и он был в сознании, когда Святой прибежал от конторы, из которой звонили в санчасть.