В. Строгальщиков - Слой

Лузгин поймал себя на мысли, что размышляет о ситуации как о свершившемся факте. Так или иначе, но деньги уже лежали у него в кармане и завтра-послезавтра прибавятся еще, и он догадывался, что в случае согласия его ждут очень большие суммы: уж если за такую мелочь Луньков готов выложить пятьдесят «лимонов» наличкой и без росписи, то можно себе представить, сколько удастся «срубить» с него в будущем за что-нибудь посерьезнее.

«За что? — задал себе вопрос Лузгин, и шлепнул себя ладонью по лбу. Как он мог забыть про документы, которые привез из Москвы Слесаренко! — Надо завязывать с выпивкой, — подумал он. — Перестаю контролировать ситуацию».

Про документы он узнал от Терехина. Тот сказал ему на фуршете после передачи, что зампредседателя Думы получил на руки какой-то компромат на депутата Лунькова и будет выходить через Кротова на него, Лузгина, чтобы он в свою очередь сплавил документы страшному Гене Золотухину. Всё это было очень кстати для Кротова: друг-банкир мог увязать просьбу Слесаренко с вопросом о бюджетных деньгах, что было на руку и самому Лузгину, вовлеченному в операцию, пусть и косвенно. Теперь же, когда луньковские деньги оттягивали карман, все окончательно смешалось и запуталось.

Возвращать доллары не хотелось. Лузгин деньги любил, вернее, любил их раздавать и тратить, а еще вернее — любил сознавать, что они у него есть и он может как ему угодно тратить их и раздавать налево и направо. В последние два года он отнюдь не бедствовал; передача и сопутствующие ей комбинации приносили Лузгину регулярный доход, он привык к нему и считал достаточным, но вероятные перспективы сотрудничества с командой Лунькова впервые приближали его к суммам, ранее абсолютно недостижимым.

Лузгин попробовал прикинуть, какой счет он мог бы выставить Лунькову, продавшись ему с потрохами. Например, двести тысяч долларов. В русских деньгах получался без малого миллиард. «С ума сойти, — подумал Лузгин. — Можно будет жить на одни проценты, и как жить! Едрит твою мать!».

Нельзя сказать, что его совершенно не беспокоила так называемая моральная сторона предстоящей сделки. Тут попахивало двойным предательством: и папы Роки, и самого Лунькова, если Лузгин даст-таки ход слесаренковским бумагам. Но куда больше Лузгина бы волновали эти самые бумаги: ежели компромат был убойным, тогда Лунькову ничего не светило на выборах, а кто же платит за поражение? «Потребую деньги вперед, — предположил Лузгин. — Нет, не заплатит, собака. Может и вообще не заплатить, даже если выиграет».

И тут его посетила шальная мысль: а не продать ли уважаемому депутату слесаренковские документы? «Гениальная комбинация! — сказал себе Лузгин. — Когда-нибудь, Вова, ты плохо кончишь, перехитрив самого себя. А, ничего страшного». — И он запил любимую фразу большим глотком крепчайшего — от коньяка — черного кофе.

Первым делом он позвонил Кротову.

— Как передача? — спросил банкир.

— С передачей все в порядке. Ты скажи, Слесаренко уже выходил на тебя?

— Пока нет. У меня вообще сомнения…

— Выйдет, никуда не денется. Вечером у Светки будешь?

— Надо бы пойти, но честно скажу: устал уже от всего этого…

— Ладно тебе! Увидимся — переговорим. Давай, до вечера.

У председателя комитета по строительству шло всенепременное совещание, и Лузгин минут пятнадцать терзал секретаршу, пока та не сдалась и не соединила его с Терехиным.

— Давай короче, у меня народ.

— Народ сидит в приемной, — не удержался от привычки юморить Лузгин, — а у тебя слуги народа, не путай.

— Владимир Васильевич!..

— Все-все-все, умолкаю… Ты мне скажи, начальник, почему Слесаренко не звонил Кротову?

— Наверное, времени нет.

— Пусть найдет. Сегодня же. Иначе результат не гарантирую.

— Слушай, но я же не могу…

— Давай-давай, начальник, тереби его, понял? Ситуация может измениться.

— Не понял! — грозно сказал Терехин. — Это совершенно исключено!

— Постарайся, дружище, — сменил тональность Лузгин. — Не телефонный разговор, конечно, но ты поверь мне на слово: надо торопиться. Все, отключаюсь. С богом, начальник!

В дверь кабинета забарабанили снаружи. Чертыхаясь, Лузгин пошел открывать.

— Прячешься? — спросил Угрюмов, сваливая на стол охапку видеокассет.

— Думаю. Мыслю! — ответил Лузгин.

— А зачем господин депутат приходил?

— В передачу просился.

— Пусть «бабки» платит — возьмем.

— Тут, братец ты мой, большая политика, — сказал Лузгин и поиграл пальцами. — Слышь, Валя, завтра мне могут понадобиться исходные записи папы Роки. Можешь устроить их мне на пару дней?