В. Строгальщиков - Стыд

— Ни фига себе, — сказал Лузгин. — Мой костюм-то не дешевле вашего, а вы мне говорите: опустился.

— Я не на костюм, я на человека первым делом смотрю, — сказал Слесаренко, и Лузгину не понравилась его интонация: то ли оскорбительная, то ли нравоучительная, но, в любом случае, обидная для собеседника. Не стоит с этой московской сволочью ни о чем серьезном разговаривать, подумал Лузгин и вслух спросил:

— Каким ветром к нам, Виктор Александрович?

— Да разными, разными ветрами, Владимир Васильевич,

— вполне человеческим голосом ответил ему Слесаренко.

— Ты лучше расскажи, как ты здесь очутился. Вот уж не думал…

— Иван Степанович Плеткин — мой тесть.

— Да ты что! — Слесаренко поджал губы и покачал головой. — Интересно, интересно… Встречаетесь со стариком?

— Я у него живу.

— Ах, вот как?..

— Юбилейную книгу пишу про компанию.

— Теперь понятно… Ну, что же, рад видеть, рад видеть…

— Лузгина уже начинала раздражать эта новая слесаренковская привычка повторять слова. У брата в детстве была манера в шахматах сходить, а затем перехаживать; Лузгин бесился и щелкал брата по лбу средним пальцем. Увы, сейчас и здесь такого он себе не мог позволить, а потому спросил из вежливости:

— Вы к нам надолго?

— По обстоятельствам… Как семья Кротова? Я слышал, они по-прежнему на Кипре? Мне очень жаль, что с ним так получилось.

— Вы его помните?

— Конечно, — сдержанно ответил Слесаренко. — Как у тебя? Женат?

— Сейчас вы спросите: на ком? Женат, и на своей жене, хотя формально мы в разводе. А если вы про ту историю на выборах…

— Да нет, ну почему? — смутился Виктор Александрович и снова стал похож на человека. — Я, между прочим, тоже женат.

— Я слышал: на американке. Кто она, если не секрет?

— Как ты — по прессе. Познакомились в Бостоне, я там три года работал.

— С вами приехала?

— Пока в Москве…

— Опять же, если не секрет: на много вас моложе?

— Ей скоро сорок.

— Изрядно, — произнес Лузгин и сам не понял, что имел в виду: возраст супруги или разницу в годах. — А это правда, что вас сюда американцы назначили?

Он уже слышал немного про нового «вице»: и про жену, и про Штаты. «Севернефтегаз», от которого отпочковался в свое время «Сибнефтепром», давно уже принадлежал американской компании «Аноко», ныне прикупившей часть активов СНП и приславшей Слесаренко «блюсти интересы».

— Как вы вообще в «нефтянке» задержались? Я, честно, думал: это временно.

— Вообще-то я, к твоему сведению, в Тюмени нефтегазовый окончил…

— А в Штатах? Поди, Гарвард?

— Курс в Бостонском технологическом.

— Не слышал о таком. Тяжеловато было? Все-таки возраст..

Слесаренко пожал плечами и глянул на часы — прямоугольные, белого металла, дугою обтекавшие запястье. Припомнились пудовый «Ролекс» Геры Иванова и тяжкий грохот по столу, что отвлекло внимание, но краешком его Лузгин все же уловил тональность новой фразы Слесаренко и спросил настороженно:

— Не понял, вы о чем?

Вице-президент компании соединил ладони, направив пальцы ледокольным клином прямо Лузгину в лицо.

— Я же тебя помню и знаю, Владимир. Ты почти не изменился.

— А вот вы…

— Не перебивай, пожалуйста. Ты ведь довольно умный и корректный человек, с тобой легко работать…

— Ну не скажите!

— При всех твоих творческих вывертах. Но когда тебе что-то надо от начальства, ты начинаешь дерзить. Вот я и спрашиваю тебя: за чем пожаловал?

Он так и произнес раздельно: «за» и «чем». Лузгин уж было удивился его памяти и сообразительности, но вовремя уразумел, что пугающая проницательность господина начальника на самом деле есть незыблемая чиновничья уверенность, будто от них всегда и всем что-то нужно. Он вспомнил, что был в Тюмени мэр, любой разговор с посетителем начинавший фразой: «Цена вопроса?» — ибо знал по опыту, что рано или поздно станут просить денег, так лучше сразу к делу, то есть к деньгам, не теряя времени.

— Я вас когда-нибудь о чем-нибудь просил? Ну, в смысле — для себя?

— Не было такого, — ответил твердо Виктор Александрович.

— Вот именно. Так в чем же дело?

— А дело в том, что я имел беседу с Харитоновым. И он меня предупредил. Так что я в курсе твоей проблемы.

— Это не моя проблема, — с нажимом произнес Лузгин, совершенно ошарашенный поворотом разговора. Он отнюдь не собирался раскрывать все карты при первой же встрече, намерен был установить контакт и возобновить пусть не приятельство, — такого не было и прежде, — но хотя бы знакомство, а уж потом, при удобном случае, поведать как бы вскользь историю с Валькиной нефтью, чтобы собеседник произнес, наконец, заветное: «Чем я могу помочь?». А помочь Слесаренко мог изрядно: по рангу он был выше Харитонова, более того — курировал в правлении соответствующий бизнес-сектор. Как ставленник американцев, и вовсе был всесилен, на что Лузгин и рассчитывал прежде всего, а нынче понял, что попал в капкан. Если он сейчас после прямого и четкого вопроса уйдет от темы и сделает вид, что заявился просто так, повидаться тема будет закрыта, и возвращаться к ней потом бессмысленно. Но если он тему продолжит, то предстанет в глазах Слесаренко мелким шкурником (сто тысяч тонн — ничего себе мелким!), примчавшимся по-быстрому урвать свое под расслабляющую музыку былого, и так же похоронит тему раз и навсегда. И еще он вспомнил, — да, впрочем, и не забывал никогда, — что сидящий ныне напротив человек с внушающим доверие сосредоточенным лицом однажды уже предал его и бросил на произвол судьбы в чужом далеком городе, и даже не позвонил потом, не поинтересовался, что с Лузгиным и как. Прошло немало лет, и Лузгин вообще-то примирился в душе с тем исходом событий, сочтя его результатом непреодолимых обстоятельств, где каждый был по-своему неправ, но и не виноват особо — так, чтобы затаить обиду на всю оставшуюся жизнь. Обида ушла, но не память, и вот — все вернулось с прежней остротой, у Лузгина даже стало сухо во рту.