Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Герман смотрел на свою ненаглядную Юленьку такими глазами, что за версту можно разобрать: парень влюблён по уши. А для этой избалованной девчонки он, оказывается, был только «новым другом» — очередным увлечением.

Зинаида Николаевна, найдя в себе силы для любезной улыбки, сказала:

— Я вам обещаю, Элеонора Михайловна, что сделаю всё возможное для того, чтобы ваша дочь оставила Германа Мунца в покое.

Такая постановка вопроса несколько озадачила Юлину мать, но кто там кого оставит или не оставит, это уже было делом десятым. Её второй заход привёл к нужному результату: учительница не сумеет молча пережить наезд, поделится со своими товарками, двумя грымзами, днями и ночами копающимися в чужом грязном белье. А грымзы, пресмыкаясь и кланяясь, донесут о содержании сегодняшнего разговора как раз тем, кому нужно.

И вот сейчас, спустя двадцать лет, взрослая Юля Астахова захотела узнать, что заставило педагога, рассуждавшего про недопустимость битья кувалдой по хрупкому первому чувству, взять в руки эту самую кувалду. Нет, не могла Зинаида Николаевна рассказать Юле про давнишний разговор с её матерью. Не распался же её брак с Герой, живут они, говорят, дружно, детей растят. Вероятно, Юлины родители смерились с неизбежностью, приняли зятя — что ж теперь прошлое ворошить? Да и что сам по себе тот разговор объясняет? Все устремления Зинаиды Николаевны двадцать лет назад были направлены к завоеванию должности завуча. Как альпинист, обдираясь в кровь, страдая от кислородного голодания, она карабкалась к своему пику Победы. Все происходящие события Зинаида Николаевна делила на относящиеся и не относящиеся к её цели. Всё из категории «не относящееся» отодвигалось как неважное, а относящееся требовало к себе внимательного отношения: тут попадались и подводные камни, о которые можно было споткнуться, и камни, летящие прямиком в голову. Визит Юлиной матери был из разряда камней, возможно, даже летающих. «Если бы не одержимость в заполучении места завуча, овладевшая мной тогда, — подумала Зинаида Николаевна, не стала бы я сходу и так нахраписто вмешиваться в отношения Юли и Геры. Так что дело не в словах Элеоноры Михайловны, пусть плохих, но всё же только словах, не в Юлином дерзком характере и не в том, что я что-то там предвидела».

— Я уже говорила тебе, Юля, что была неправа тогда, — сказала Зинаида Николаевна в телефонную трубку. — И сейчас повторю: я была не права. Прости меня, девочка, если сможешь.

— Зинаида Николаевна, я позвонила вовсе не для того, чтобы вас обвинять, и мне вовсе не нужно, чтобы вы просили у меня прощения. Я только хочу узнать, почему вы были убеждены, что я испорчу Гере жизнь. Должны же вы были иметь какие-то основания для того, чтобы так считать.

— Основания... Не тех подруг я себе нашла.

— Да, я помню — две дамы, неприятные во всех отношениях, постоянно тёрлись возле вас. Но при чём тут эти мелкие интриганки?

— Стыдно в этом признаваться, но они имели на меня сильное влияние, а ведь я не девочка уже была. Потащило меня совсем не туда, куда мне самой нужно было, и с такой яростной силой потащило... Ох, Юля, если бы не ты, затянуло бы меня в такой омут, что и подумать страшно. Муж мой покойный ...

— Дядя Володя умер? — При этом известии неумолчные «беседы» с Прошкиным, всё время негромко продолжавшиеся в голове Юлии, почти полностью утихли.

— Умер, Юленька.

— Примите мои запоздалые соболезнования, Зинаида Николаевна. Хорошим он был человеком и мужем замечательным. Вам должно его очень не хватать.

— Спасибо, Юля. Ты права, мне плохо без Володи. Пять лет, как ушёл, а всё никак не научусь жить без него. Теперь-то понимаю, что муж всегда мне дело говорил, а пока жив был, не всегда к нему прислушивалась. Вот и тогда он пытался меня вразумить: «Вспомни, Зина, ради чего ты столько лет терпела муку мученическую: не бросая работы, пошла в институт, да с малым дитём на руках. Потом — двое детей, то один болеет, то другой, и бесконечные тетради по ночам, а ты не сдавалась. Всё это для того было тобой пережито, чтобы не потерять твоих первенцев, довести их под своим крылом до выпуска. И ребята сторицей отплатили за твою преданность — тем, что полюбили друг друга и тебя. А сейчас ты их теряешь, Зинуля. Никто у тебя больше не отбирает твой класс, ты сама их теряешь, по собственной воле».

Володя, как всегда, был прав. Но уж раз у нас с тобой, Юленька, зашёл такой разговор, скажу: основания не доверять тебе у меня всё же были. Классе в восьмом, кажется, твой характер резко изменился, в тебе и нахальство вдруг появилось, и высокомерие. Потом ты так же резко изменилась ещё раз: стала неудержимо весёлой и бесшабашной. Конечно, эти перемены можно было объяснить трудностями переходного периода, но всё же...