Анна Эрде - Железная дорога

Вместо того, о чем единственно и стоило говорить, время от времени я рассказывала ему про другое, имеющее мало смысла. Например, про то, что когда я общаюсь со своими сверстниками, ощущаю себя внутри реальной, жизни, а не в позолоченной клетке, которую он для меня обустроил. В каком-то смысле, так оно и было. Только зачем мне был нужен весь этот мир без моего мужчины, и, стало быть, без определенной формы, мир, в котором я существовала не как женщина внутри мужчины, а одиноким андрогином, бесполым «членом общества»?

От борьбы я отказалась раз и навсегда; когда же ситуация, в которой я находилась, становилась для меня вконец непереносимой, искала и находила выход, причем всегда один и тот же — замышляла очередной побег. В первые наши с Диданом годы я готова была бежать, куда глаза глядят, а потом поняла: уходить нужно не в пустоту, не в одиночество, а к мужчине, для которого стану единственной. Я решила отомстить Дидану — стать чужой женой, разбить ему сердце своим тихим семейным счастьем. Тем не менее, найти замену Доброму Дяде оказалось делом непростым.

Жених был влюблен, но при этом наглухо закрыт — и куда мне было плыть? Он считал меня красивой, но в его восприятии это стало отдельным от меня качеством, а не одной из координат меня самой. Мне стала не нужна красота, а без неё сразу стало невыносимо скучно, поблекли, и прекрасный сад, и прекрасное Черное море. Проблема заключалась не в том, что Жених невыгодно отличался от Доброго Дяди качественно, что ему не хватало опыта, понимания каких-то глубинных вещей — это было бы решаемо, а в том, что он количественно не дотягивал до мужчины моей жизни. Его было меньше. Так что, едва услышав в телефонной трубке призыв из Москвы, я трусливо бросила свои вещи в доме Жениха и в чем была, в том и помчалась на железнодорожный вокзал. При этом я смалодушничала — позвонила теперь уже бывшему, теперь уже не с прописной буквы жениху только перед самым отправлением поезда.

Неприятно вспоминать о том, как я обошлась с Женихом, а, если учесть, что жизнь нас свела при драматических обстоятельствах, так вообще стыдно.

Расскажу об одной интересной квартире — она имеет прямое отношение к истории моего знакомства с Женихом.

Это была моя первая московская крыша над головой. Добрый Дядя тогда еще не понял, что попал со мной надолго. Он привез меня из Выборга только для того, чтобы я поступила в любое училище или техникум, где мне дадут место в общежитии. Я влёт прошла в первое же попавшееся учебное заведение — в медицинское училище. Ещё бы мне было туда не поступить, как-никак, аттестат о неполном среднем образовании с отличием у меня имелся. Оставалось только дождаться начала занятий, и, соответственно, моего заселения в общагу. На этом свою миссию относительно меня Добрый Дядя мог считать выполненной. Ни на какие «особенные» отношения между нами тогда и намёка не было. Его забота обо мне была в чистом виде помощью сильного, много повидавшего немолодого человека совсем еще девчонке, которая точно бы пропала, если бы он прошел мимо.

На остававшуюся часть лета, так как деться мне было некуда, Добрый Дядя поселил меня в квартире одного из своих многочисленных друзей. Друга звали Володей, он казался мне вполне пожилым дядькой, и называть его только по имени, без отчества, мне было трудно. Но пришлось привыкать — он был художником, и этот факт, по-моему, многое разъясняет.

Володина квартира, необъятно большая, обставленная антиквариатом вперемешку с рухлядью, живописно и не очень живописно запущенная, находилась в одном из переулков недалеко от станции метро «Баррикадная». Месторасположение квартиры впоследствии будет иметь значение. Хозяин почти не бывал в ней, он жил там, где работал — в своей мастерской. Квартира же, в основном, служила приютом для наезжающих в Москву изо всех уголков страны знакомых художников, местом встреч и застолий московских друзей, и не только художников, и не только друзей. Была у Володи жена, живущая почему-то в Питере, и время от времени она приезжала в Москву. Тогда приглашалась уборщица, наводившая что-то вроде порядка, выметавшая кучи мусора. Друзья тоже быстренько выметались, а на двери квартиры рядом со стационарно прикрепленной единицей появлялась вторая такая же единица — висящая на гвоздике. Номер у квартиры был «11», но вторая цифра была съемной и служила стоп-сигналом: «Не входить, жена!»

Моё пребывание в той квартире было под завязку перенасыщено новыми впечатлениями. Совершенно незнакомого мне раньше сорта люди, появлявшиеся в Володиной квартире, несмотря на внешнюю брутальность, были людьми как на подбор тонкими и деликатными; к тому же, они, по моему тогдашнему разумению, невероятно много знали.