Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

– С голоду не помрет! Пирожки уплел! Коньяку тяпнул! Страдалец! – И сразу, заботливым полушепотом: – Ты сядь. Посмотри-ка на меня. Поговорим и подумаем.

Разыгрывала как по нотам. Вслед за главной темой presto furioso вступила побочная – moderato cantabile.

Тихо подвинула стул. Села напротив. Подушечками длинных костлявых пальцев прикоснулась к шее под ухом, слушая пульс. Ощупала голову. Заговорила медленно, гипнотически:

– Если болит что, нельзя скрывать. Обмороки еще были? Ты правда не спишь? Давай в больницу заберу. Головой не мотай! Есть такая болезнь – боевое потрясение. Понимаешь? И это лечится. Раздевайся.

Тут и я завопил, почему-то перейдя на «ты»:

– Тэкла, отстань! Прекрати! Хватит! Осточертело! Отвяжитесь от меня все!

Но и она поддала жару:

– У него друг ранен, а он выкобенивается! Хоть бы пришел, спросил! Ни до кого дела нет!

Я замолчал, чувствуя, что голова пустая и легкая.

– Наорался? Ложись-ка ты спать. – Наклонилась, цапнула с пола ключ и вышла. Про задвижку забыла. Но нет. Тут же вернулась вместе с Карло, уставилась на меня грозным взглядом, а он выкрутил винт.

И следующий день – точно такой же. Не то тянулся, не то пролетел. Иногда получалось читать.

«Человеческий дух еще не созрел для того, чтобы правящие делали то, что должны делать, а граждане – то, что хотят», – вдруг мелькнуло мне среди насквозь знакомых «Мыслей узника Святой Елены». Надо же, не замечал раньше. Опустил томик на грудь, обдумывая. Уж конечно, сестренки не читали Бонапарта… Но вдруг прежнее отвращение схватило за горло, подкатило тошнотой. Поскорей опять уставился в книжку. Буквы долго не складывались ни во что осмысленное. Усилием воли прочел: «Среди столетий, как в походе, всегда есть отставшие». А меня держит отставший день. Не выпускает.

Под утро заснул, но вскочил, обваренный кошмаром.

В беззащитную дверь легонько постучали.

– Вы не спите? – спросил Карло.

– Нет. В чем дело?

– Вдруг я понял: он там не один. Тяжелые шаги как-то слишком старательно затопали прочь. Марта вернулась. Ранним утром. Значит, всю ночь в дороге. Долго было тихо. Не шевеленья, ни дыханья. Но она там.

Я встал и запер дверь ножкой стула.

– Милый, открой, это я.

Молчание. На полную минуту.

– Милый, пожалуйста, открой. Я не войду, если не разрешишь. Только посмотрю на тебя.

Все то же.

– Алекс, родной, отзовись.

Без перемен.

– Пожалуйста, не молчи. Ты не написал и на письмо не ответил. Я боялась, что тебе совсем плохо. Ведь последний раз видела тебя тогда, помнишь, на носилках. Милый, что с тобой? Мне уйти? Я уйду, только скажи.

Ни слова. Тоска и свобода не открывать стучащим.

Она что-то прошептала. Я невольно подступил ближе. Стул со скрипом покачнулся. Сейчас свалится.

– … мысленно. И ты отвечал. Хочешь, расскажу? …

Да заплачь же ты! Ударь в дверь, она сама распахнется.

Все стихло. Но я чувствовал, что она ждет. Тишина тянулась долго. Вдруг вывернулся и с грохотом и треском рухнул стул. Я понял, что ее там уже нет.

А может, и не было? Может, опять примерещилось?

Одиночное заключение кончилось. Довольно прятаться.

Ночью прошел дождь, и свет солнечного утра пел и переливался. Надо оживать.

Уверенно собравшись, хотя и не решив – куда, я спустился позавтракать. В зале оказалось не по времени людно и шумно. Понятно, у всех нервы еще вздрагивают. Меня приветствовали бережными пожатиями руки, по плечу не лупили. Старый Юлий, менявший стекло в двери, обнял трижды. Я чувствовал себя бодрее, тоже захотелось «опрокинуть и перекинуться». Но сначала надо было узнать, где же письмо, почему мне не передали? У всех вокруг лица стали потрясенно-серьезные. Не дошло? Да как же так? Не доставили! Из лагеря! Раненому! Ждал! Не получил!

«Всех допрошу, найду, из-под земли достану», – клялся Карло.

Их тревога закогтила и меня. Вернулась малодушная мысль, что Марта не приходила, что письмо – это только бред. Они что-то заметили, сочувствовали, уверяли, успокаивали.

В контору пошел, чтобы быть на людях и говорить не о себе. Но под широкими кожистыми лапами фикуса скамейка была пуста. Никто меня не ждал, и я понял, что сегодня посетителей не будет. Город врабатывался в первые мирные дни, словно выздоравливая от лихорадки. И завтра не придут. Я слишком понадеялся, что забудусь в обсуждении чужих дел. Однако, дверь скрипнула, пропев си бемоль, и приоткрылась. Вошла Анита. Глядя прямо и злобно, она процедила сквозь зубы: