Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Вот как. Старик, конечно, не намекал, но нужно возвращаться. Без меня заслон не выстоит. Но я чувствовал, что не могу вернуться. Не могу, не хочу, до отчаяния не хочу. Делай что хочешь. Чего не хочешь, не делай… Я выглянул. Проезжал отряд, чья-то десятка. Потом уеду. Отвернувшись от окна, заметил на полу золотой закатный луч, которому в полдень неоткуда было взяться, и не сразу понял, что это такое. Драгоценная шаль была безжалостно затолкана под стол. Вот хитрый звереныш! Наверное, уже крикнула деду «шаль забыла!» и мчится обратно. Нет, малышка, не получится. Поднял гладкий шелк и решил встретить ее внизу. Жизнерадостного топота в коридоре слышно не было. Но дверь стремительно распахнулась, и порывом грозы ворвалась Анита. Черные глаза блестят от слез, приоткрытые губы горят. Прыгнула на меня, впилась в шею – не поцелуем, а укусом. И задыхающимся воспаленным шепотом, которым надо признаваться в огненной безумной любви, произнесла монолог, уничтожающий великолепное нападение: «Что ты в ней нашел? Я лучше, я красивее! Я красивей всех! Мне скоро шестнадцать, мы поженимся, а ей много лет, она старая, ей верных двадцать пять, так и знай! Она бесцветная, холодная, что в ней хорошего, рыба вареная, белоглазая…». Окутал ее шалью, обнял за талию, повернул, как в вальсе, и глупый самонадеянный лисенок не заметил, как оказался в коридоре – на лестнице – в зале. «Передай дедушке от меня благодарность, милая Анита».

Вместо ответа на вопрос, какая труба меня требует и зачем я ей подчиняюсь, всплыли строки: «… Поет труба – ей вторит сердце». И твердая уверенность: отсрочка не имеет смысла. Уезжаю. Спустился в купальню и облился ледяной водой. Одевался злобно. Застегивая жилет, заметил, что один из карманов оторван – две заклепки сорваны. От этого зрелища настроение неожиданно поднялось и празднично вспенилось. Но я уже знал, меня начнет бросать из стороны в сторону. И действительно, тут же окунуло в лужу: где карабин и пояс? Куда ехать с голыми руками? Герой. Рыцарь. Храбрый заяц. Оружие не то что потерял, а позабыл про его существование.

Бессмысленно распахнул стенной шкаф, словно хотел увидеть потерю на прежнем месте. И увидел. Значит, Марта и Старый Медведь помнили и позаботились, а я и не заметил. Вопрос, как добираться, позорным не был. Понятно, что моя лошадь осталась в лагере.

Свернул к больнице, чтобы найти Герти. Заметил ее издали. У бокового входа она вместе с возницей разгружала телегу и оттаскивала в низкую широкую дверь какие-то тюки в половину своего роста. Возница, в котором я узнал мальчишку-работника, исподлобья уставился на меня упорно-мрачным взглядом. Я хлопнул его по плечу, как взрослого, он весь просиял, но тут же сурово опустил глаза. Вот оно что. Паренек завидует. Особенно перевязанному лбу, надо думать.

Герти ахнула и кинулась меня отговаривать, но у нее не получалось. Мальчишка смотрел на меня зачарованно, уверенный в моей непреклонности, и вдруг завопил во все горло, подпрыгивая на месте:

– Зря стараешься, хозяйка! Он не останется! Я бы ни за что не остался!

От его восторженной дури меня встряхнул нервный хохот. К которому мальчишка с упоением присоединился.

Герти заплакала. Я обнял ее, покачал на месте, словно баюкая.

– Утром была перестрелка, – сказала она мне в плечо. – Передали, что везут раненых, но не сказали – кого.

– Если б с ними что случилось, ты бы почувствовала. – Суеверная отговорка. Сказал, утешая, но жалкие слова неожиданно подействовали на меня самого: – Я бы тоже почувствовал.

Вряд ли успокоилась, но плакать перестала. Вздохнула:

– Что поделаешь. Не в первый раз. Ты иди на сборный круг. На стрельбище, откуда уезжали…

– Я отвезу! – обрадовался мальчишка, мы взгромоздились на телегу, и она загремела по мостовой. – Я тоже в ополчении! – вопил он, перекрикивая стук. – Давно уже! Почти три месяца! На время боевых действий приписан к больнице! У меня ведь собственный мул и повозка! Я тоже хозяин! А давайте я вас до самого лагеря доставлю! Вы не думайте, что нельзя! Можно! Хоть вам и будет вынесено порицание !

Тоже крича, я потребовал ехать, куда сказано, а потом возвращаться, куда приписан.

Но ему не хотелось расставаться. Я угодил в образцы мужества и отваги. Напор общественного мнения на этот раз принял вид мальчишеского завистливого восторга.

На стрельбище царил индюк-знаменосец. Ни суеты, ни мельтешенья. Порядок у него образцовый, надо отдать должное, но его-то самого в бою не было. Он усмехнулся и очень вежливо со мной раскланялся.