Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Но Марта, хоть и бледно-серая, уже улыбалась с диванной подушки: все хорошо, все обошлось, только устала немножко.

Все чувствовали такое блаженство облегчения, что хотелось что-то сделать, что-то особенное. Но в таких случаях садятся за стол. Вот и мы сели ужинать. Я забыл, что не могу есть. Оказалось, прекрасно могу и очень голодный. Все, кроме меня, принялись горячо обсуждать последнюю стычку. Эта же было не нападение, не приступ! У соседей началась своя гражданская война! То есть резня. Побеждавшие теснили побежденных до самой границы. Тем просто деваться было некуда. Поэтому они нам сами сдавались. Впервые сдавались в плен! Я плохо понимал, что это значит, а Санди пораздумал и насупился: «Так это конец? Мне повоевать не придется?» Нина замахала руками, схватилась за сердце, за горло, застучала по дереву: «Молчи, молчи, разве можно такое вслух говорить!»

Мальчишку отправили домой. Измученную Марту отец прогнал спать: двое суток на ногах! Меня приобнял за плечи: скоротаем ночь за стаканчиком? У меня тоже бессонница! Нина присела рядом: побуду с вами немножко. И я спросил о том, о чем хотел спросить все последние дни. Старый Медведь, кто ты такой? Нина быстро и как будто испуганно взглянула на меня, потом тихо повернулась к мужу, и черные глаза, опять заблестев слезами, ясно выговорили: он самый лучший человек на свете!

Он выпил и начал:

– Ты слышал когда-нибудь о рудниках Магона? Я там родился…

....................

Острый солнечный луч нашел дырку в парусине и зайчиком прыгал на щеке Марты, а при поворотах влетал мне в глаз, слепя радугой. В нашем фургоне все мы поместились вповалку и в обнимку на свежей траве, покрытой рогожей.Оба фургона уходили от дуба-великана. По секрету? А что будет, когда секрет раскроется? Мне возражали не без смущения: вовсе не по секрету, просто не хотим беспокоить тех, кому это не нравится. Но тронулись piano-piano и запели далеко не сразу. Наконец, четверка мулов ударила резвой рысью. Бесконечная лента дороги разматывалась все быстрей, песни разносились все громче. Тэкла Гран оказалась искуснейшей запевалой. Резкий, пронзительный голос, напряженный до крика (паровозный! – шепнул я Марте, а она остановила меня быстрым поцелуем) повелительно окликал всех нас и пространство.

– Дорогу бы спеть… – крикнул кто-то, и не успел я спросить, что значит «спеть дорогу», как Тэкла затянула: «Но забыть, что цветы лишь от горечи слез так прекрасны, так ясны на свежем лугу…» – «Что румянец заката – предвестие гроз…» – тоненько, бубенцом, поддержала Делли. Но вдруг бубенец разбился. Не вытянула. Ахнула, схватилась за щеки.

– Не споем, она заколдованная…

Второй фургон догонял нас. «Майскую, майскую! – кричали оттуда. – Чтоб земля дрожала!»

Помчались вскачь. И земля задрожала:

Колеса заиграли стаккато по мостовой. В фургоне со сбившейся рогожей я блаженно растянулся на траве. Вокруг меня прыгала веселая житейская спешка: «Да, Лев ждать не любит… Характерец! За полчасика обернемся! Нет, надо быстрее! А ваши-то вещи где? А почему без гитары?»

– Прибыли! – закричала Герти, дергая меня за руку.

Чугунный фонарь над дверью изображал чашу, обвитую змеей. Слово «Аптека» было выложено блестящими сине-зелеными изразцами.

Дом полутороэтажный, штукатурка снежно-сахарная. Мезонин – глубокая лоджия, заплетенная виноградом. За невысокой побеленной оградой густел сад.

На дорожке под деревьями появилась Нина. Мои красавицы скользнули в чугунную кружевную калитку: «Идем скорей!» Но я отворил дверь аптеки. Звякнул колокольчик, блеснули частые фасетки зеленоватого стекла, дохнул крепкий настой вечного аптечного запаха. В прохладном сумраке горело яркой точкой душистое курение.

Похвалил аптеку. Провизорша ласково кивала, но вдруг я понял, что сейчас будет: она вспомнит «события». И началось – странно-бесцветным тоном:

– Спасибо на добром слове. Да, у нас хорошо. Но как подумаешь – зачем? Раньше было лучше. Все были живы. Дочке свадьбу сыграли. Муж у меня был аптекарь. Все сгорело. Теперь внучку одна поднимаю…