Елена Котова - Период полураспада

Год назад, пошептавшись с мужем и ничего не сказав отцу, Алка отправилась в ЗАГС менять отчество. Получив новые документы, поставила родителей перед фактом, что из «Наталии Соломоновны» она превратилась в «Наталию Семеновну».

– Алочка, как же? – растерянно спрашивала Катя. – Ты подумала, какая это боль для отца?

– Ах, мам… – Алка с досадой подумала, что никакая это для отца не боль, укол самолюбию – да, но не боль. Всю жизнь сидел пригнувшись, не высовываясь, считая, что ему, еврею, ничего иного не дано. Всю жизнь был занят только собой. Ну и Катенькой, в той мере, в какой та составляла часть его удобств. – Ты хочешь, чтобы Гуля поступила в университет? Для чего мы возили ее в спецшколу, снимали дачу на Николиной горе, брали англичанку, теперь репетиторов?

– По-моему, ты никогда не стеснялась быть еврейкой. В свое время ты гордилась этим, разве я не права?

«Ох, как ты не права», – подумала Алка, а вслух произнесла:

– Время, мама, теперь другое… Гуля обязана поступить в МГУ.

– Это бесспорно… Но, Алочка, менять ради этого отчество?

– В анкете национальность родителей не пишется, только имя и отчество. У нее должна быть чистая анкета. Отец – Котов Виктор Степанович, мать – Котова Наталия Семеновна.

– Ну не знаю… – вздыхала Катя, – я этого не понимаю.

– Мама, думаешь, мне это легко далось? Если бы ты знала, через что я на работе прошла. Вчера встречаю у метро сослуживца, Гринберга, пьяного, он меня держит за пуговицу и приговаривает: «Ловко ты, Хесина, устроилась. Ты, значит, Котова Наталия Семеновна, а я по-прежнему Сема Гринберг. Ловко, ничего не скажешь, ты всю жизнь была такая».

Алка могла бы напомнить, что они с Виктором крутятся как белка в колесе. Могла бы добавить, что сестры Кушенские с их еврейскими мужьями не понимали, что они изгои лишь потому, что отгородились от реальности зеркальным вестибюлем и носа за его пределы не высовывали. Но произнесла лишь:

– У Гули будет другая жизнь. Я обязана это ей дать, чего бы это ни стоило.

– Растишь из нее карьеристку… Права Маруся… – вздохнула Катя, продолжая раскатывать скалкой тонкую лепешку теста – лапшу для супа, но дочь перебила ее:

– Можно подумать, Пикайзены воспитывают Таню по-другому. Их жизнь тоже подчинена тому, чтобы Таня оказалась на самой вершине.

– Это другое, у Тани призвание…

– Мама, что за чушь! У Тани – одни способности, у Гули – другие. Трудится она умеет, слава богу, не хуже Тани. Разве ты сама не повторяла всю жизнь, что лень – мать всех пороков?

Гуля проснулась от пения радио. «С добрым утром, с добрым утром, и с хоро-о-шим днем!» Хлопнула входная дверь. «Папа с рынка пришел, значит, надо вставать завтракать». Она зарылась в одеяло. Сейчас войдет мама со словами: «Уже десятый час!» Год, как у нее отдельная комната, – с тех пор, как бабушка с дедушкой уехали в Беляево, – а поспать все равно не дают, даже в воскресенье. Но что делать, надо заниматься. Вошла мама, Гуля побрела в ванную чистить зубы.

Алка вернулась в кухню, прикрутила газ в конфорке: лук, нарезанный тонкими кружочками, не должен подгореть, ему полагается быть хрустящим, но не коричневым, а только золотистым.

Отварная картошка с селедкой, жареным луком и кефиром – неизменный воскресный завтрак. Вопрос, почему картошку с селедкой надо запивать кефиром, ни у кого в семье не возникал, как, впрочем, и вопрос о том, почему любимым обеденным блюдом был молочный суп или попросту лапша, сваренная в молоке, к которому непременно подавалась селедка. Вообще, селедка в семье с Алкиной подачи была главным украшением любого стола, вне зависимости от меню. «Насколько легче стало, когда родители съехали в Беляево. Можно не думать, кому ставить первую тарелку», – Алка разбирала продукты и накрывала на стол.

Для Соломона было вопросом принципа, чтобы первая тарелка непременно ставилась ему. В крайнем случае, Гуленьке. Но уж не Виктору! Если это по оплошности женщин случалось, Соломон шваркал ложкой по столу и выходил из кухни. Не будет вам праздничного завтрака.

– Гуля, поела? Не трать время, иди работать!

Алка взяла два месяца отпуска, чтобы служить дочери все лето. Подсовывала ей фрукты, ягоды, кормила творогом с рынка на завтрак и отбивными на обед. А дочь с рассвета до ночи решала задачи – не для экономического факультета, а для химфака, – учила историю не по школьному учебнику, а по томам Ключевского. Ей нужен был запас прочности, она, как и мать, играла только на победу. В отличие от Алки она не думала об университете, как о трамплине в другую жизнь. Просто кафедра экономики зарубежных стран МГУ – это для особенных, таких, как она. Ну и для блатных, конечно. Но не для остальных, которые подают документы лишь потому, что этого не понимают. Если она не поступит, как она придет в школу осенью на вечер выпускников? Будет повторять, как и остальные, которые тоже не поступят: «В этом году не вышло, буду пробовать в следующем»? От этой мысли она в страхе просыпалась по ночам.