Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Нокаутированный Михаил лежал и слушал, как визжит кошкой незнакомец, раздавая хлесткие тупые удары патрулям. Проваленная операция закончилась очень быстро. Буквально через минуту после вторжения в комнату № 305 бойцы отряда нравственности понеслись вниз по лестнице, схватившись за отбитые места на лице и теле. Тут же вызвали милицию. Приехавшие сотрудники поднялись в злополучную комнату и обнаружили там пустоту: проклятый каратист вместе со своей белокурой зазнобой бежал.

– Ничего, – секретарь хлопнул по плечу командира отряда нравственности, – им крышка. Пригрозим девке отчислением, и она все расскажет про своего дружка. Не волнуйся, Миша. Мы за тебя отомстим.

Следующим утром в дверь комнаты Михаила Ф. кто-то громко настойчиво постучал.

– Кто там? – спросил пострадавший за общее дело.

– Открывай, Михаил! – раздалось в ответ.

Миша подумал, что это начало триумфального возмездия, что сейчас он впустит милицию с арестованным япошкой, или кто он там, и… От радости он открыл дверь, не успев натянуть майку. Однако в комнату вошел не конвой с преступником, а комсомольский секретарь института с командой нравственного патруля.

– Это он, – без приветствия указал на Мишу дружинник со второго курса, – это он нас подговорил устроить драку в триста пятой комнате.

Ребята выглядели живописно. У каждого из них на лице красовалось по несколько ярких гематом. Недовольные парни явно желали сатисфакции.

– Уматывай в свой Мухосранск, если не хочешь за решетку. Исчезни навсегда. Ты исключен и отчислен. Все, тебя больше нет. И не будет. Никогда. Гони ключи.

«Как это? Что это? Почему? За что?» – Мишу снова накрыла волна недоумения.

Михаил Ф. выполнил указание секретаря. Он исчез. Уехал на родину. Навсегда. Больше его никто никогда не видел. Говорили, что он вроде сумел устроиться в милицию и дослужился аж до лейтенанта. Но это непроверенные сведения. Миша так и не узнал, что раскосый шоколадный студент на самом деле был принцем некоего юго-восточного королевства, типа Сиама или чего-то подобного. Сбежав из общежития, сиамский принц бросился в посольство, где сообщил, что на него и на его невесту только что было совершено покушение. Международный скандал удалось кое-как замять, но Мишина благополучная жизнь на этом закончилась. Был человек, а осталось одно недоразумение. Видимо, и по сей день Миша все недоумевает, недоумевает, недоумевает…

Лучшие мои годы – несомненно, студенческие. В восемьдесят втором я поступил в ХАДИ – Харьковский автомобильно-дорожный институт – и, как пелось в известной песне, жил весело от сессии до сессии. Всего их было девять, но запомнилась, конечно же, первая. Точнее, прелюдия к экзаменам – зачетная неделя.

Зима. За окном – ночь и метель. Снежинки кружатся, как бобины Сашкиного олимпийского «Маяка»; приглушенный до минимума «Круиз» вторит вьюге хитом о волчке. Говорят, за одну ночь можно выучить хоть китайский, вот и Витек, настраиваясь на сдачу решающего зачета, попросил разбудить, если не услышит звонок.

– Мне в шесть выходить, чуток покемарю и на свежую голову закончу, – вскинув руку, он проверил фирменные «Сейко» и завел для подстраховки круглый допотопный будильник на четыре часа. Японский сигнал был слабоват, и мы каждый день слушали дуэт электронного писка и яростного металлического дребезжания; а Витьку хоть бы хны – повернется на другой бок и давай досматривать сон.

Мы – это четверо первокурсников, проживающих на четвертом этаже четвертого общежития. Если перемножить перечисленные четверки или возвести, выражаясь языком математики, в третью степень, то получится… нечто странное. Дело в том, что номер нашей комнаты тоже шестьдесят четыре.

На мои размышления вслух Витек хмыкнул:

– Нехорошая квартира, – и протяжно зевнув, отвернулся к стене.

– Бабак, а ты чего так поздно встаешь? – вынув из готовальни циркуль, прищурился абсолютно не близорукий Кирпич. Белобрысый второкурсник шепелявил, в точности как вор-карманник из «Места встречи».

Как-то так выходило, что с моей подачи прозвища к ребятам прилипали легко и без обид. Сашка за самопальные вельветовые джинсы «Вранглер» и любимое словечко «монтана» был назван Ковбоем, а когда студсовет назначил его старшим комнаты – с удовольствием переименовался в Шерифа. Чтобы исключить путаницу и не задваиваться именами, я согласился на Шуру (ну, не откликаться же, в самом деле, на Александра!). Забавно, но у Витька была фамилия, подчеркивающая фанатичную преданность сну и, соответственно, не требующая замены на кликуху: Бабак – производное от украинского «байбак», то есть сурок.