Александра Николаенко - Светофор, шушера и другие граждане

Все подзуживает, квокочет.

И жиреет, жиреет эта опуполь, пухнет, как на дрожжах опарыш, и все жует.

Все жует.

Солнышко увидит – давай жевать солнышко.

Луну – давай и луной хрустеть, пока до месяца не обкусает. А там уже цап луну лапчонкой, и темнота наступает в душе человека такая, что до самого рассвета хоть глаз выколи.

А рассвет ему хуже горькой редьки.

Выкатится, например, черт, в своем человеке на улицу, взглянет у него из глаз, и все ему не в радость. Все дрянь одна только кругом мерещится.

Если весна – сыро. Если зима – холодно. Если лето – жарко. Если осень – слякотно.

А тут, смотришь, и опять весна.

Таращится черт из человека, на улицу, как из болота жаба, и думает: «Хоть бы эта улица провалилась».

Смотрит телевизор, каналы всё переключает; нигде ему не интересно, везде ему «тьфу». Везде ему, так сказать, Карловы Вары, где его бесятки нет.

У всех кругом хорошо, у него у одного, поганца, плохо.

Люди все ему – черти; лица все ему – пятачки. Везде рога одни козлиные видит да свиные копытца. Сахар ему солен. Мед ему горек. Соль ему – сахар. Горчица – мед.

И так лет с десяток. А то и хуже.

Черт, оно существо бессмертное, непорядочное. Ему (паразиту) что годы, что секундочка, только «пчхи!» и прыщ на носу.

А человек стареет. Чем быстрее лето за зиму, тем быстрее время.

Ангел в таком «кормильце», как в белом поле букашка. В море икринка.

Его, (Ангела этого) в человеке не видно, не слышно. Плюнет человек за левое плечо – никого.

Плюнет за правое – та же история.

Ангелу тут как человеку в столице без паспорта. Только выглянет, а ему говорят: «А ну, иди отсюда, пока цел!»

А то еще заберут (в участок, скажем), запрут, законопатят. И попробуй что-нибудь скажи человеку. Только рот Ангел раскроет, а чертяка пузатый ему по макушке дубинкой хрясть! Вот и весь разговор.

Такая, значит, в человеке этом Ангелу жизнь, что облакам тошно.

Такие вот дела. Такие капустные пироги…

В одной женщине, Татьяне Петровне Моськиной (она работала старшим кассиром в гастрономе «Тушка» на углу), жил завистливый черт.

Черт жил в этой Моськиной припеваючи, не зная себе на рога ни горя, ни бед, и от каждого нового покупателя с набитой корзинкой толстел и пух, как собачья вошь в микроскопе.

Увидав на прилавке чужое вкусненькое (творожок, сметанку, или там соленые груздики), черт облизывался в Татьяне Петровне, пускал с серого язычка крапинку и начинал копошиться, царапаться и бурчать: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу-ширк-ширк… Тьфу-х!»

«Ух, ну и рожа! Рожа! Уф! Фуф! Фу! – ляпотал бесененок кассирши на покупателя. – Чтоб ты лопнул! Подавился ты чтоб, паразит, этими финиками…»

«Финики! Финики! Ам-ням-ням! Я тоже хочу!..» – Тяп-тяп… Хнык-хнык…

И черт, живший в Моськиной, мгновенно худел, до того и так, что от него оставались только рожки да ножки.

«Никто меня, маленького, не любит…» – заводил змееныш новую пластинку, водя вместо иголки по спине кассирши стальным коготком.

«Никто меня, нетопыренка, не ценит, не гладит, не голубит, не поит, не кормит, в гости не зовет, за стол не сажает… Охо-хо плохо мне, плохо! Беда мне, серенькому, беда!..»

«…Шерстка вот повылезет, глазюки вот потрескаются, копытца вот мхом порастут… Будешь тогда у меня знать!» – И чертенок впивался в кассиршу и грыз ее самое.

«Загрызу тебя… Авк-тяфк-тяфк! Вот увидишь! Авк-тяфк-тяфк… Или уйду от тебя, от дуры, к своей чертовой маме, будешь тогда ты у меня знать наших!» – вот что он говорил.

Такой уж. (Впрочем, все они хороши.)

Татьяна Петровна, а она служила в гастрономе «Тушка» посменно, два на два, привыкла к своему жильцу, как к родному, и все бы сделала, только бы он не сбежал. А он, бывает, возьми да и выпрыгни у нее изо рта…

И как закричит (на весь магазин) на какую-нибудь бабусеньку, которая на свою беду не утратила покупательной способности. И он ей кричит: «Что вы тут мне, кричит, выкладываете, как у себя на поминах валенки?! Вы мне тут, кричит, не выкладывайте! У меня тут и без вас, посмотрите, какая очередь! И вы тут не у себя дома, чтобы мне под нос свое выкладывать, вот домой придете, там у себя на столе и выкладывайте, а мне тут нечего тут!» – И бабусе этой уже не до пряничков становится. Она и без этих своих пряничков уже не знает, куда ей деваться…

Грубый, в общем, был, злющий (просто сатана, а не черт) – хуже, чем в гастрономе кассирша…