Владимир Чугунов - Буря

Тут показалось, что стукнула дверь. Я навострил слух. Стук повторился. Точно, у Елены Сергеевны! Я подплыл к её мосткам, осторожно вышел на берег. Прокравшись поближе к дому, встал за углом. До слуха донёсся едва уловимый разговор, но голоса я узнал сразу. Один из них принадлежал отцу.

— Да, ради него… И только… Ну зачем же так?.. Погоди, ещё будешь благодарить…

Тут я нечаянно уронил поставленное на стопку кирпичей ведро, и через несколько секунд был под водой.

На своих мостках отдышался. Затем быстро оделся и тою же дорогой вернулся в комнату. Тут же разделся и лёг в постель. Одно теперь меня могло выдать — сырые волосы. Но я надеялся всё же, что отец, если и заглянет, не станет подходить ко мне.

Но вскоре послышались его шаги, дверь отворилась, и он первым делом подошёл и потрогал мои волосы. Затем присел на стул у письменного стола.

— Поговорим?

Я, не шевелясь, ответил:

— Поговорим.

— Следишь?

— Слежу.

Томительное молчание.

— Осуждаешь.

— Нет.

— Почему?

— Понимаю.

— Вот даже как!

Я не отозвался. Если говорить, так без этого: не маленький.

— Видно, я чего-то не понимаю? — немного погодя, спросил он.

Я опять промолчал.

— Может, объяснишь?

Я ни звука.

— Ну хорошо… — вздохнул, наконец, он. — Понимаешь — и ладно. Завтра мать приезжает… — и всё-таки прибавил: — Ну-у и… чтобы впредь этого не было.

— А что, будет ещё и впредь?

— Не цепляйся к словам.

Он поднялся и вышел. Похоже, он ни в чём не раскаивался, не чувствовал за собой вины. И мне стало обидно за маму. Интересно, догадается ли она? Вообще, способны ли женщины об этом догадываться?

Дождавшись, когда в доме угомонятся, я украдкой потащился к Елене Сергеевне. Даже если не пустит, не терпелось узнать, действительно ли у них всё кончено. Не знаю, который был час, я не посмотрел на будильник, и не всё ли было равно.

Подойдя к двери, осторожно позвонил. Не в окна же стучать! Через минуту позвонил ещё, уже требовательнее. Слева от меня вдруг распахнулось окно, и я услышал заспанный голос:

— Ты, что ли?

Я подскочил к окну, взялся за косяк рамы, встал на каменный выступ фундамента и, поднявшись, оказался прямо против её лица. Она была в одной ночной сорочке, волосы на роспуск.

Я спросил, можно ли войти, и, не дожидаясь ответа, забрался в дом. Тут же прикрыл за собой окно.

— Чтобы не подслушивали.

Она сладко зевнула, потянулась, сложив за головой руки. И я готов был уже обнять её, но она предупредительно отшатнулась.

— Не смей! Слушаю. Чего притащился? Мы же договорились!

— Да вы ложитесь, чего стоять-то? А я сюда, на стул сяду. Видите, на каком большом расстоянии от дивана? Ложитесь.

Она послушно легла, накинула на себя и натянула до подбородка простыню.

— Я всё слышал… — признался я. — Не специально, так получилось. Я плавал. Слышу, у вас кто-то в дверь легонько так — стук-стук… Мало ли чего… Пошёл посмотреть. И подслушал. Немного… Так у вас правда — всё?

— Правда.

Как же мне захотелось её за это расцеловать! Но я же дал обещание и держал слово мужчины.

— Всё? — спросила она.

— Нет. Скажите… вы любили его?

— Это тебе зачем?

— Значит, любили. А он вас?

— Тебе что, делать больше нечего?

— Значит, тоже любил.

— Идиот!

— Вот вы сказали, «идиот» — обидно должно быть, верно? — а я даже ни капельки не обиделся. Мне от вас ничего не обидно. Разве это не любовь? Почему вы молчите?

— Да потому, что с тобой бесполезно разговаривать. Ругаешь тебя, ты счастлив, ласкаешь, ты опять счастлив.

— А вы хотите, чтобы я был несчастлив?

— Ничего я не хочу. Шёл бы ты, а?

— Разве я мешаю вам спать? Спите на здоровье.

— Как же, уснёшь тут!

— Знаете, когда я бываю несчастлив? Когда вас нет рядом. Вы вот гоните меня, а знаете, о чём я всё время мечтаю? Прийти к вам, сесть на полу, как тогда, у дивана и смотреть, как вы спите. Всю ночь! Утром сварю и подам кофе в постель. Думаете, мне «этого» надо? Мне, может быть, «этого-то» как раз меньше всего надо. Вспомните, сколько мы с вами знакомы! Вы же про меня знаете всё! И я про вас… если и не всё, то очень много… И почему я не родился в Сусумане? Я бы с детства, со школы любил только вас! Вы смеетесь?

— Да нет, слушаю… твой бред.

— Это не бред, это я пытаюсь рассказать о том, что испытываю к вам… Может, и плохо объясняю… Но если б вы только могли представить, что чувствую я, глядя на вас! Не знаю, может, это и неприятно, когда тебя так любят, меня, во всяком случае, ещё никто так не любил и таких слов никто ни разу не говорил… Не знаю, может, это и неприятно… Но я не могу не говорить… Я каждую чёрточку вашего лица люблю, так мне всё в вас мило, даже когда вы ругаетесь!