Владимир Чугунов - Буря

— Опять? И что за радость?

— Абсолютно никакой! — подтвердил я.

— Чего тогда?

— Жизнь вынудила!

— Тогда иди и спи.

— Не пустите?

Она покачала головой.

— А поцеловать? Знаете, как хочется? Всё утро об этом мечтал!

— Обойдёшься. И вообще — хватит!

— Что хватит?

— Всё это безобразие — хватит.

— Не понял.

— Иди спи.

— Не поцелуете?

— Нет.

Я вздохнул.

— Ну что я теперь буду дома делать?

— В первую очередь хорошенько выспись.

— Ладно, — неохотно согласился я. — А завтра?

— До завтра дожить надо. Всё, ступай.

И хотела закрыть дверь, но я сунул ногу.

— Нет, вы скажите — до завтра?

— До завтра, до завтра… — чтобы только отвязаться, сказала она.

И я побрёл домой. Кто бы знал, как одиноко было мне в этом яростном и прекрасном мире. Хотя почему же в яростном? Солнце, облачка, птички и всё такое было, как и всегда, без всяких признаков ярости. И всё же ярость во всём этом благолепии присутствовала. Ярость неблагополучного одиночества. А я в ту минуту был одинок, как никогда, наверное, в своей жизни. Хладом одиночества пахнуло от Елены Сергеевны. Не думаю, что только вино было тому виной. Вино вином, а вина виной. А именно она, вина, я это понял, и была всему виной. Грустно жить на свете без надежды! А она-то как раз и ускользала из рук.

Бабушка всё возилась с отцом, всё никак не могла раздеть его и уложить в постель. Я «пособил» ей, всё это сопроводив стихотворным каламбуром:

— Ещё чего скажешь? — сурово спросила бабушка.

— А этим уже всё сказано. Остаётся, как пророчеству, внимать.

— Иди-ка сам проспись. Нализался тоже, и-эх!

— И где тебя говорить учили? Нализа-ался! Что за словечки?

— А то! Пьянчужки несчастные!

— Не спорю, счастья в этом никакого, а вот от несчастья помогает.

— И какое же это у тебя несчастье? — тотчас насторожилась она.

Я не стал её лишать последней надежды.

— Да есть одно…

— Что, проворонил? Говорила тебе…

— Ну-ну-ну! И так голова пухнет! Всё, поехал.

— Это ещё куда?

— В опочивальню.

— Ну это ладно.

Удаление моё, к сожалению, никого в этом мире не огорчило. И удаляться, в общем-то, не хотелось. А хотелось другого, противоположного и, казалось, — навеки! И вот я спрашиваю себя: «Неужели и это — мечта?» А где же тогда явь? Трудно было мне, заволоченному всем этим дурманом, во всём разобраться.

И поэтому, лёжа на диване, я продолжал мечтать. Хмель гулял сам по себе, мечты — сами по себе, а я — сам по себе. Какие же всё-таки невыносимые страдания доставляла разлука! Все мои мысли, все мои чувства и желания были там, а недвижное тело тут, на этом ненавистном диване. «Нет, я не доживу до завтра. Высплюсь хорошенько, искупаюсь в озере и уйду к ней на всю ночь. Без всяких двойных смыслов. Просто проведу рядом с ней всю ночь, утром приготовлю ей завтрак, подам в постель, как говорил, кофе, провожу на работу. Не по улице, а до порога. А потом потихоньку переберусь к себе. Влезу через окно. А ещё лучше скажу, что уехал на рыбалку. Когда стемнеет, причалю к её мосткам. Постучу в окно. Она откроет, удивится. Я всё объясню, и она пустит меня. На всю ночь! Так и будет», — и я в предвкушении счастья закрыл глаза.

Сон мне приснился на этот раз ужасный. Я был без трусов среди толпы. Все украдкой и с недоумением посматривали на меня, и мне было очень стыдно. Самое главное, я не мог понять, каким образом, выходя из дома, надев рубашку, пиджак, я не заметил, что вышел не только без брюк, но и без трусов. Как это так получилось? Такой выходил от этой оплошности срам, так было стыдно! Все в смущении отворачивали от меня глаза, а я не знал, куда спрятаться, куда деться, а стыд жёг меня…

Когда я наконец вскочил, было совсем темно. В доме, очевидно, все спали. Я поднялся, потихоньку вылез в окно и побежал на озеро умываться. На мостках я разделся донага — звёздная же ночь на дворе и никого вокруг — и потихоньку вошёл в воду. Нырнул. Под водой было чудесно. Я открыл глаза, как делал это иногда днём — и ужаснулся. Осязаемый живой мрак разверзся передо мною. Я быстро вынырнул, протёр глаза. Небо было удивительно звёздное. Перевернутый большой ковш был над головой. Блестел узкий месяц.