Лора Белоиван - Южнорусское Овчарово

Разумеется, своим плодовым деревьям Петр Евсенко не только угрожает, но и подкармливает их, окапывает, защищает от вредителей и даже укутывает на зиму стволы неженкам. Но все это лишь часть ритуала, антураж, главным моментом которого остается страх, the point of awe. Какой бы холодной ни обещалась быть зима, в конце каждого октября – вот уже лет сорок – Ефимыч делает свой ежегодный устрашающий обход. За все это время в евсенковском саду не вымерзло, не зачахло и не умерло от старости ни одно дерево.

– Спилить?

Плодовое вино Евсенок даже из лести нельзя назвать благородным: оно у них, мягко говоря, так себе. Чересчур кислое и чересчур ассорти. В нем слишком громко звучит полифония фруктов. Как будто яблоки, груши и сливы стараются перекричать друг друга, отталкивая товарищей и вылезая на передний план: «Оцените меня!» – «Нет, меня!» – «Да что вы их слушаете, здесь я главнее всех!» Но что-то есть в нем такое, что однажды среди зимы заставит вас прыгнуть в валенки и броситься к дому Евсенок: так нестерпимо вдруг захочется услышать голос лета, которое спит в евсенковском погребе в огромных винных бочках, – стоит лишь кран повернуть, и оно потечет в пластиковую полуторалитровку из-под шмаковской минералки.

– Бутылку принесли? – Петр Ефимович всегда задает этот вопрос. Даже когда вы приходите к нему без сумки или пакета, держа чистую посуду в руках.

– Конечно. Вот.

Далее вам предстоит вместе с хозяином спуститься в погреб. Это тоже элемент обязательной программы. Покупателю нельзя оставаться снаружи, потому что в таком случае часть товара прошла бы мимо него: оглушающий запах евсенковской плодовки, вырываясь из крана прежде самого вина, тоже должен достаться тому, кто платит. Петр Ефимович честный продавец.

Из погреба вы поднимаетесь слегка навеселе. А поднявшись и толкнув дверь, внезапно оказываетесь посреди зимы: как это могло произойти? Ведь только что, минуту назад, голова кружилась от запаха августовских садов, и вдруг – снег под ногами. А Петр Ефимович улыбается, пряча в карман вашу тридцатку, и большеклювая ворона откровенно смеется над вами с верхушки бархата амурского. А вы, покинув евсенковский двор и отбрасывая фиолетовую тень на подзаборный сугроб, спешно откручиваете крышку и, закрыв глаза, во все легкие дышите августом.

Так должно было быть всегда и до скончания века, но отлаженный механизм однажды едва не дал сбой. И именно мы стали свидетелями зарождения катастрофы, что просвистела в миллиметре от Южнорусского Овчарова, чьи жители чуть было не лишились тридцатирублевых путешествий из зимы в лето. Это произошло в железном магазине «На Горняка», где время от времени продаются экзотические фрукты, вроде ананасов или манго, а в тот раз впервые привезли папайю – того крупного увесистого сорта, чьи представители позировали Полю Гогену под видом манго. Жена Петра Ефимовича, стоя в очереди впереди нас и уже оплачивая покупки, вдруг сказала продавщице:

– Лен, – так сказала тетя Ира Евсенко, – а дай мне вон той штуки две штуки.

И пара оранжево-зеленых бомб переместились в сумку тети Иры.

Почувствовали ли мы что-нибудь? Подсказало ли нам сердце, какая опасность нависла над овчаровцами и – в их числе – над нами? Был ли нам импульс, подвигший нас догнать тетю Иру и отнять у нее папайю? Нет.

Заканчивался февраль, и Петр Ефимович, ни капли не интересовавшийся епархией жены – огородом, – с привычным равнодушием наблюдал, как ящики с рассадой оккупируют подоконники их дома. Помидоры «черный принц», помидоры «бычье сердце», помидоры «сиротский праздник» и помидоры «царский десерт» еще ждали своей очереди на жизнь, когда первые баклажанные ростки уже распрямляли спинки и пытались освободить листки от семечка. В другом ящике взошла армия болгарских перцев, а в третьем не было никого, потому что тетя Ира лишь замочила семена жгучего красного, но еще не высеяла их в землю. Вот туда-то, в пустую подготовленную почву, Петр Ефимович и вывалил липкую кучу семян папайи, съеденной, кстати, без особого удовольствия: папайя как папайя, дыня и то вкусней. Вывалив же семена в рассадный ящик, Петр Ефимович и сам удивился своему поступку: он намеревался выбросить их в зеленую кастрюлю с пищевыми отходами, предназначенными на компост, но, поравнявшись с окном, вдруг остановился, отдернул занавеску и – сделал то, что сделал. Тот факт, что круглые семечки экзотического плода очутились в прогретой и удобренной земле, вдруг поразил его легкостью – если не сказать легкомыслием, – с которой смерть становится жизнью.