Рудольф Яшик - Избранное

— А змей ты там не видел?

— Нет!

Пайер еще раз взглянул на болото. Оттуда доносилось сонное кваканье лягушек, и он задумал тоже разок выбраться туда. Но в одиночку, как-нибудь под утро, чтобы никто его не увидел.

— Значит, змей ты там не встретил?

— Нет! А если бы и встретил, так что!

Ондрей гордо вышагивал, надувая щеки и странно ухмыляясь, словно отгоняя от себя злых духов. Пайер вел себя с ним как с равным — не давал подзатыльников, не задирался, они шли рядом, словно ровесники и большие друзья. Ондрей тоже сжал кулаки и сунул их в карманы, да и шаг его стал шире, и, чтобы во всем походить на Пайера, он опустил голову и так же мрачно посматривал на камни.

— Рыбаки, рыбаки! — Навстречу им выбежали ребятишки, размахивая руками.

Выйдя на шоссе, они увидели сразу за школьным двором мужиков с сетями, которые шли, загородив дорогу во всю ширину. Другие несли длинные шесты, шли они по двое, и на шестах у них позвякивали ведра. Ничего не нес только один, он шел впереди всех, держа в правой руке палку и выбрасывал ее перед собой, шел, наваливаясь на нее всем телом, припадая на хромую ногу, обутую в страшный ботинок. При каждом шаге что-то в нем дергалось и толкало вперед, и он без усилий оказывался впереди всех.

Они шли, как солдаты. Все босиком, только тот, первый, в ботинках, и один ботинок был огромным, с телячью голову.

А за ними толпой валили ребятишки со всех деревенских хуторов, лежащих у дороги, и за этой толпой чуть поодаль — кучка цыганят и цыган. В этой толпе краснели юбки и платки.

Теперь и Ондрей помрачнел, охваченный гневом. Мужиков с сетями в здешних местах не любят, в особенности того, впереди, с ногой, как телячья голова. Он всегда идет первым и всегда смеется, когда подходит к школе. В этих местах Кисуца течет медленней, вода в ней здесь черная, как ночь, и дна не видно. Здесь самые глубокие места, омуты, и тому, со страшной ногой, это хорошо известно.

Вот он усмехнулся и показал палкой на реку. Осторожно спустился по крутому берегу и заковылял по лугу к старой вербе, склонившейся над омутом. В прошлом году здесь утонул слепой Адам. Но люди забывчивы. Забыл и этот со страшной ногой, оперся о вербу, словно ничего тут и не случилось.

— Перекурим, — сказал хромой. Мужики бросили сети, шесты с ведрами и по одному подходили к хромому. А он набрал полную ладонь табаку, свернул кисет, сунул его за пазуху, вытащил папиросную бумагу, дунул и, когда одна бумажка отделилась, вложил ее в чью-то подставленную руку.

— Бери, закуривай. Вода сегодня чистая, наловим — будь здоров. Подходи! — Папиросную бумагу он зажал в зубах, и все повторилось вновь, пока над подставленной ладонью не раздалось:

— Добавь немного! Что тебе, и дешевого табаку жалко?

— А что ж он у меня — дармовой… — Голосу хромого был, как и нога, странный и пугающий. Он оставался в памяти, забыть его было трудно.

Мужики курили, поглядывая на солнце, о чем-то думали. Может, о том, что хорошо бы лечь, прикрыть лицо шляпой и заснуть, а может, и о том, как это они за сорок минут отмахали три километра. С хромым! Да он еще шел впереди всех. И откуда в нем такая силища? С такой-то лошадиной ногой! Но одно точно — хромой почуял рыбу. Река спа́ла, посветлела. Здесь они и начнут ловить, потом по течению поднимутся выше и будут ловить и ловить, наловят полные ведра… вообще неизвестно, о чем думали мужики, потому что они молчали и вида не показывали. Худые, заросшие лица казались такими же старыми, как потрескавшаяся кора вербы.

— Ну, кончай! — Хромой докурил и кинул окурок в спокойную речную гладь. Плеснули две рыбешки, тоненькие, зеленоватые, как росистая трава, клюнули табак и исчезли в глубине.

— Кончай! — крикнул хромой еще раз, и мужики поднялись. Они зашагали вниз по течению, по каменистому дну, все молча, не обмолвясь друг с другом ни словом. В своей работе они знали толк.

Хромой остался сидеть у Адамовой вербы, не спуская с них глаз.

Мужик с вершами вошел в воду, остальные двинулись за ним. Кисуца была здесь мелкой, по колено. Мужики с шестами зашли в реку подальше, в самое течение, река тут разливалась широко, и ее можно было перейти, не замочив ноги, по камням, торчавшим из воды.

И вдруг сразу, словно по знаку кого-то невидимого или, может, того хромого, они начали бить шестами по воде. Они били по камням, по воде и торжествующе ревели:

— Ааа! Ааа!

Спокойная водная гладь забурлила. Рыба, гревшаяся в тихой реке, в смятении ринулась против течения к омуту под Адамовой вербой. Прямо в расставленные сети! Дно тут зеленоватое, и на нем лежат квадратики белых петель, белых петель из пеньки. Перед белой сетью черными молниями замелькали тени. Рыба, испугавшись белых квадратиков сетей, поворачивает назад по течению, но там что-то бурлит, что-то длинное и белое. И там кричат и воют. Мужики знают свое дело. Хромой умеет подбирать народ. Этот хромой такой дока, что ого-го, приходится только удивляться — как это он допустил, чтоб правая ступня выросла у него с телячью голову.