Рудольф Яшик - Избранное

— Бомбиляй! Бомбиляй идет! — закричал тут Ондрей.

— Бомбиляй?

— Много наловили? — Бомбиляй потянул себя за ус. Его мягкие усы свисали, словно кудель, ниже подбородка. А он все крутил и крутил их в пальцах, пока не свил веревочкой, так что Ондрею с Пайером смешно стало.

— Ужас сколько, — ответил Пайер.

— Разбойники! — И он снова раскрутил свои усы, и вот они уже не веревочка, а что-то вроде травы, торчащей по краю берегов, меж корней, только сивые.

— Разбойники! — сказал он и добавил что-то по-цыгански, громко, певуче и быстро. А цыганки, окружавшие его, столпились, залопотали, перекрикивая одна другую. Одна из цыганок, в красно-зеленом платье, отошла, и присела возле Адамовой вербы, и начала бить по ней кулаками и кричать:

— Боятся, боятся. А что, съедят их, что ли? — Она повторила это несколько раз, и, успокоясь, спустилась к реке, и заглянула страшными глазами в омут. И вдруг, вытянув руку, показала на воду:

— Рыба! Рыба! — Она смеялась и покачивалась. Ей никто не ответил. Она засунула руку в юбку и вытащила сигарету и коробок спичек. Закурив, она словно забыла об окружающем мире.

Цыгане притихли и расселись на траве. Только Бомбиляй продолжал стоять. Он снял рубашку, потом штаны и остался в сатиновых трусах. Тело у него было мускулистым и крепким. Грудь густо заросла серебристым волосом.

Все смотрели на него с уважением, и это чувство захватило и Ондрея с Пайером. Бомбиляй постучал себя в грудь. Там словно загудело. Потом плюнул в воду и опять что-то сказал по-цыгански.

Курящая цыганка взвизгнула и замахала рукой. Остальные засмеялись, а Бомбиляй стал бить кулаком по траве, что-то крича. Потом больше никто не смеялся.

Старый Бомбиляй кружил вокруг омута. Сделает два-три шага — остановится, вернется назад, и так все быстрее и быстрее, как курица, которая бежит на зов хозяйки, ищет в заборе дыру и потом протискивается между двумя жердями как раз там, где щель уже всего.

И Бомбиляй с самого высокого места бросился в омут и, верно, страшно ему было, потому что он завыл, а с ним заголосили все цыгане.

Цыганка с сигаретой замерла, разинув рот, и на лице ее появилось тупое выражение, как у слабоумных. Когда Бомбиляй вынырнул, она улыбнулась и сказала:

— Бомбиляй.

Подплыв к берегу, он ухватился за черные корни Адамовой вербы и, шумно глотая воздух, снова нырнул. В черной воде мелькнули его ступни, на поверхности забулькали пузырьки, и он опять исчез под корягами.

Цыганка замерла, уставясь на воду. Какой-то всхлип вырвался у нее. Затем она умолкла.

Бомбиляй вынырнул, зафыркал, как конь, и бросил на берег большую серебристую рыбину.

— Рыба! — закричала цыганка, колотя по траве кулаком и смеясь.

— Неплохой подлещик, — проговорил Ондрей, прикинув, что одной такой рыбины хватило бы вороне на целый день.

— Бомбиляй в этом знает толк. — Но у Пайера не выходит из головы лесник. Вдруг он появится на дороге! Хорошо бы Кисуца текла подальше от дороги!

Бомбиляй вынырнул, держа в каждой руке по рыбине. Одну он выбросил на берег, а вторая бессильно билась у него в руке — жабры ходили у нее ходуном, и — конец ей. Бомбиляю силы не занимать.

Ондрей не отрываясь глядел на мокрое лицо Бомбиляя. Цыган для него был самый замечательный человек на свете, и Ондрей представил себе, что когда-нибудь и он, Ондрей, вынырнет сразу с двумя рыбинами. И тут же решил про себя, что, когда вырастет и станет взрослым, всем на свете расскажет о цыгане с седыми усами.

Но скоро Ондрею надоело смотреть на эту ловлю. Рыба, пролетавшая над его головой, на которую яростно накидывались цыгане и со страшным криком вырывали друг у друга, была не его, и он не мог накормить ею ворону.

Они отошли с Пайером в сторону и уселись под дуплистую вербу. Пятнадцатилетний остался стеречь Ондрееву одежду, а десятилетний потихоньку спустился к реке. Зубы у него застучали. Вода была холодная. Он двигался вдоль берега, хватаясь рукой за корни и приближаясь к Адамовой вербе.

И вот он исчез под водой.

Там стоял полумрак, синеватый и блеклый, как сильно разведенные чернила. Ледяная вода обжигает кожу. И тишина, какой нигде не услышишь. Плотная, начиненная чем-то оцепенело-неподвижным, И вода плотная. А дальше только тьма и сплетение корней, еле видных и тянущихся во все стороны.

Кисуца давно подмывает берег у Адамовой вербы. Но не век же она будет подмывать его. Наступит день — хлынет вода и унесет берег неведомо куда. Но никто не знает, когда это случится. Одно точно — это случится непременно, и тогда исчезнет последняя память о слепом Адаме, который здесь покончил с собой. А может, Кисуца принесет на эти места камней и песка, сделает себе другое русло и потечет под Кландуховым полем, где сейчас стоит мельница. Может, служится и такое. А место, где утопился Адам, зарастет вербняком, и если кто скажет, что вот здесь-то все и случилось, ему не поверят, еще и посмеются над ним.