Юрий Батяйкин - Яблоки горят зелёным

БЫЛ ТОТ САМЫЙ ВЕЧЕР, в который Апокалипсис обещал, но не наступил, а другой человек в дорогой велюровой шляпе, картавя, кажется, кампанеллу, – продолжение адского игрища.

Между тем в семь часов не было еще ни того ни другого. Но генерала Куроедово это не взволновало.

Сидя с женой в зимнем саду своей дачи, построенной по эскизу Василия Блаженного, он весело поедал «дары природы».

А та, оставленная в затхлой квартире, вывезенной из Рейхстага, заскучала и, решив, что мебель, должно быть, напоминает отцу о боях, пошла в ванную комнату.

В то время, как ванна наполнялась игристым, стоявшим в бочке под лестницей, дочь и внучка по бабушке знаменитой графини де Кавальканти заткнула выпуск печатью имперской канцелярии, которая пропала неизвестно куда во время войны. Плохо было лишь то, что девушка не могла прочесть немецкую надпись, так как владела французским.

Лежа в теплой воде и поглаживая нежно стоявшие в игристом розовые грудки с коричневыми сосками, она вдруг захотела… позвонить по телефону. Она сняла с инкрустированной изумрудами подставки телефон на воздушной подушке и включила. Он поплыл над ванной.

«Кому позвонить? Разве Вышинскому?»

Вышинский был молодой человек с незаконченным половым созреванием. От этого на лбу его не было места. В остальном он был так же изящен.

«Позвоню, – наивно думала девушка, – он хороший… Но этот лоб… эта гамма красок, которой позавидовал бы любой Ренуар, эта палитра…» И, напевая: «Ах, как жаль, как жаль, ах, как…», она вышла из ванной в шитом золотом кимоно, жалованном ей японским шлягером подмосковных деревенских шапок по кличке Издаки Уемура со своего плеча в Бангладеш.

В это время ей принесли розы американского консула. Но тут… дверь отражалась, и вошел бывший подпорожский казак, ныне начальник спецотдела при малаховской бане, подполковник ГБ – Василий Ничипуренко, хохол. Привычно откидывая лихой чуб со лба, но не снимая кирзы, то ли потому, что сапоги ему были слишком тесны, то ли потому, что его могли вызвать в любую минуту в парную, он прошел в комнату, пол которой состоял из паркета дворца Медичи, сначала разобранного в одном месте, а затем собранного в другом.

Напевая арию Риголетто, он бесцеремонно наклонился к Верочке:

– Чайку бы…

Когда это желание его было удовлетворено, он заварил чай сам и сказал:

– Ого! Свеженькая заварочка. Что-что, а чай заваривать я умею.

Попив, залез на диван шотландского пуха, сапоги же подложил под голову. У него перед глазами закружились лошади, как на карусели, и он неожиданно облапил хозяйку и прохрипел:

– Давай, а?.. Разденься, а?.. – И, чешась на оплеуху, обиженно пробуровил: – Ну что изменится от того, что будем с тобой вместе? А? Давай, а?

Девушка вырвалась и побежала вокруг короля Артура, а Ничипуренко – вослед, но не знал, что согласно второму закону Джоуля – Ленца не догонит. Они запыхались, а Ничипуренко вспотел и, высовывая язык, тараща глаза, заикаясь, прошептал:

– А?

От «А?» у Верочки самой началось заикание, и она вынуждена была открыть чулан.

– Барсик «наш», – позвала она.

Подпорожец-хорунжий ухмыльнулся, думал, что его хотят отвлечь сиамским котом, но из чулана, фыркая, вылез огромный нильский, покрытый паутиной и пылью КРОКОДИЛ. Позабыв про геморрой и в мгновенье ока взведя советско-американский замок двух великих держав, военный кубарем слетел вниз, толкнул тяжелую дверь мореного дуба и оказался на воздухе.

А в этот момент с п-го этажа летели к нему его любимые кирзовые сапоги, снятые им с премированного тракториста поздно ночью на обнинской танцверанде.

А Верочка, бросив жирные сапоги, от которых душнило рыбными витаминами, вздохнула и присела на опоганенный охотничий диван.

Неожиданно в дверь позвонили.

Верочка побежала, поспешно накинула платиновую уключину, сняла со стены 15-зарядное ружье Зауэр и взвела курок. Затем она приоткрыла дверь.

В проеме показалось щучье лицо ее худшей подруги по вузу Софьи Опельбаум. Увидев ствол ружья, та шарахнулась. Сквозя по стене и цепляясь ногой за шланг винокуренного завода, Софка упала, обнажив толстые ляхи и тонкие лодыжки, но главное было то, что она была без трусов. Но пуще всего ей сделали крупные отвислые груди, которые она заправляла под юбку, отчего казалась понесшей круглые годы. Впрочем, ей это удавалось, она было стала делать извращения, но и это было ей очень приятно. Ей удалось, впрочем, встать и жалобно пропищать, как крыса.