Юрий Визбор: «Умный в гору не пойдет»?

Когда в послевоенные годы мы стали заниматься горовосхож-дениями, вид наших бравых рюкзаков вызывал у окружающих лишь два замечания. Вопрос: «И сколько же вам за это платят?» – и высказывание, ставившее под сомнение наши интеллектуальные способности: «Умный в гору не пойдет». Но спустя какое-то время отношение к человеку с рюкзаком стало потихоньку меняться. В последнее время в связи с экспедицией на Эверест разговоры о базовых и промежуточных лагерях, качестве ледовых крючьев и особенностях гипоксии стали котироваться как весьма важные. Даже пенсионеры, видевшие Эльбрус лишь с кисловодских плоскогорий, считают необходимым вставить два-три замечания по поводу восхождения на гималайский гигант. Попутно хочу сказать вот что: конечно, гималайская экспедиция – явление в аль-пинизме выдающегося порядка. Однако иной раз создается впечатление, что дело это совершенно невиданное, незнакомое. Конечно, выше отметки 7495 метров наши горовосходители не поднимались. Это так. Но при всем радующем душу общественном внимании к эверестской эпопее не следует, думается, забывать, что за плечами у советских альпинистов маршруты огромной сложности, в том числе и высотные; что на международной арене и советские восходители и пройденные ими пути давно пользуются почетом и уважением; что нашими спортсменами в зарубежных горах покорены с наилучшими показателями самые знаменитые маршруты. Так что отдадим дань Эвересту, поставим его, как великолепный алмаз, на центральное место, тем не менее справедливо окружим его многочисленными и уже завоеванными драгоценностями самой высокой пробы…

Сотни тысяч людей отдыхают в горах, тысячи занимаются спортивным альпинизмом. Что манит в горы? Наверно, прежде всего сами горы, прекрасные, неповторимые, разные. Каждый горный район – это поток открытий, это вживание в новую природу, добровольное подчинение ее диктату, познание живых форм мира.

Вот запись из моего памирского блокнота:

«В самодельных козырьках, сделанных из кусков картонных ящиков, похожие то ли на гуманоидов из «летающих тарелок», то ли на маскарадных аистов, мы отправляемся на восхождение. Оптимальное время выхода – пять утра. Тогда некоторое время можно идти без солнца. В конце концов оно взойдет и в две минуты высушит мокрые спины футболок, и рюкзаки задымятся на привалах. Потом уже, к началу дня, настанет серая, ровная жара, голубое памирское небо поблекнет, от камней станет подниматься жар, дальние планы задрожат в токах раскаленного воздуха, стальные плиты льдов, свисающие с вершин, станут медленно оплывать и размягчаться. Загрохочут с отвесных стен камни, вонзаясь в глубины вялых, теплых снеговых склонов, станут ударяться о другие камни, запахнет кремнием. Сухие русла наполнятся водой, скромные утром ручьи и речки стремительно набирают вес, и к четырем часам дня потоки мутной воды уже грохочут повсюду, волоча по дну камни. Нет в этот час совершенно никакой надежды, что солнце когда-нибудь зайдет. Ничто не дает тени. Серебряные палатки напоминают доменные печи. Вальяжные кийки – горные козлы, забравшись на какой-нибудь уступ, откуда видно далеко, лениво лежат, не в силах заняться своим основным делом – пощипывать короткую высокогорную травку.

Наконец солнце, нанизанное на остроконечный ледовый гребень, каля и прожигая камень последними стрелами, сваливается за хребет. Мгновенно, с непостижимой последовательностью и быстротой из нижних ущелий, теснимых сумерками, начинает дуть ровный холодный ветер, срывая с наших голов картонные козырьки. Мигом набрасываем теплейшие пуховые куртки, напяливаем пуховые штаны. Отгороженное от ветра плоским камнем, поставленным на ребро, начинает подвывать пламя примуса. На светлом небе быстро возникают звезды. Ветер рвет полотнища палаток. Ревут реки и ручьи, переполненные до краев. Среди звезд быстро и молча скользят искусственные спутники Земли. Звездное небо, давно покинувшее города, сохраняется во всем своем великолепии только высоко в горах да на орбитальных станциях. В лимонном сиянии из-за аспидно-черного гребня выходит луна. Камни еще теплы. Это день подходов, это ночь на высоте четырех с половиной тысяч, это Юго-Западный Памир…»

Горами можно любоваться бесконечно, смотреть на них, как на огонь или бегущую воду. Однако альпинист относится к горе прежде всего как к объекту своего творчества. Подобно художнику, обдумывающему композицию картины, альпинист размышляет о тактике. Он выбирает крючья, как живописец краски. Он должен создать картину, протяженную во времени и пространстве. Время его ограничено массой условий: собственными силами, весом взятого груза, продуктами и возможностью достать воду, наконец, погодой. Пространство, которым он располагает для творчества, велико и предельно насыщено трудностями, причем чем ближе к зрелому возрасту мастер горного «произведения», тем выше степень этой насыщенности.