Николай Редькин - Тихая Виледь

Уж не думала Шура в ту минуту, что гордая Дарья будет проситься уборщицей в школу, в дом свой родной.

А что у Дарьи на уме было, то никому неведомо, только и правда направилась она к сельсовету.

В широко открытых дверях колхозного склада увидела Полю.

Склад этот был собран из кулацких амбаров и находился рядом с Евлахиным домом.

Кликнула Дарья Полю.

Та подошла, глаза таращит, не верит…

– Да не пялься ты! Потолковать с тобой хочу. Иди-ко ты поговори со своим… Признаться, глаза бы мои его не видели! Да в доме-то моем, на мосту-то, полы такие грязные, затертые, не обихаживает, видать, никто, а я бы согласилась. В своем-то доме я уж сама приберусь…

Полю как ветром сдуло: влетела она в сельсовет, а через минуту-другую уж обратно бежит.

Счастливая такая, дар речи к ней воротился, и вот, значит, сказывает:

– Оформят тебя уборщицей! В середней избе пока жить будешь. Правда, они хотели там учительскую изладить, да все как-нибудь образуется. В мезонин просись. Он у вас просторный. Светлая комнатка. А огород-от ваш у дома – школьный он теперь, огород-от. Так Степан говорит, ежели как насовсем приехала, то намеряют тебе земли под участок в Подогородцах. А за уборщицу тебе и платить сколько-то будут!

Выпалила все это Поля, перевела дух, смотрит на Дарью, словно ждет чего-то.

– Господь с тобой – платить! Тебе-то платят, когда ты полы в избе своей с дресвой шваркаешь? – сказала так Дарья, не взглянула более на Полю, пошла к школе.

Так Дарья стала работать уборщицей в школе, в доме своем родном.

Однажды она подметала школьное крыльцо и вдруг услышала ржание. Разогнулась и онемела: к школе ехал покровец на их Ванюхе!

Спешившись, он как ни в чем не бывало сказал онемевшей Дарье:

– Здравствуйте.

Привязал коня к столбухе и, шваркнув сапогами о голик [42], пошел в школу.

Дарья бросилась к коню, гладила его умную морду, бессвязно сквозь слезы что-то приговаривая.

В школьном окне стояла молодая учительница и с удивлением наблюдала за ней.

А Николай Илларионович, усадив дружно вставших со своих мест ребят, стал расспрашивать их о делах школьных. Те дружно отвечали.

Боре он отдал большие солдатские ботинки, мол, отец ему в подарок послал. Так ли было дело – неведомо. Но Боря поверил, схватил ботинки и, прижав их крепко к груди, вылетел из класса.

– Мой папа живой! Бабушка Дарья, мой папа живой! Дарья вздрогнула, словно ножом ее ткнули.

А Боря уж побежал дальше, к дому своему, влетел на крыльцо, в избу – ткнулся ботинками в материн подол:

– Папка-то наш живой… Шура заревела в голос.

Боря удивленно смотрел на мать, и радость сходила с его лица, словно кто-то холодной водой смывал ее.

Но однажды услышала Дарья в доме своем страшную писню. Она мыла школьный коридор. А из-за двери долетали до нее гневные строчки:

Замерла Дарья под классной дверью, крестясь:

– Господи, чего же это такое?

А в тот день в классе проходило собрание: ребята горячо обсуждали задачи пионеров по охране социалистической собственности. Федя Валенков заявил, что его мать ворует со склада хлеб, и обещал сотоварищам, что больше не позволит ей делать это и что поступок матери он будет помнить всю свою жизнь. По этому поводу он даже написал стихотворение. Его-то Феденька и читал в тот день. Не дослушала Дарья писню Федину, побежала к складам.

– Беда, Поля! – И поведала ей весть горькую.

– Да много ли я взяла-то? – не таилась Поля. – Муки-то у нас нет совсем. Засобирался как-то Егор на мельницу. Ну он, как всегда, по неделе собирается: дай-ко, думаю, подобавляю ему в мешок зерна-то. Двараз приносила, помаленечку. Истинный крест, Дарья, худенько у нас с мукой-то…

– Уж не знаю, помаленечку ли, не помаленечку, а мне любо, что сказываешь ты о том, меня не опасаясь. Ты мне, Поленька, уноровила, и я тебе говорю: поостерегись. Шибко уж складные писни твой Федька в школе поет…

– Тюрьмы-то я не страшуся. Федю у меня отняли, чужой он мне. И Степан чужой. Я ведь с брюхом хожу, Дарья, и не мило оно мне. И этого отнимут.

– А у меня так никого не отняли! – сурово выговорила Дарья. – И дом стоит целехонек, и при доме вон сколько народику! Два класса!

Не нашлась Поля, что ответить, смолчала, губу прикусив. А вечером, когда Федя домой заявился, хотела с ним по душам разговор завести. Ходила возле да около, какой-то хлам на кровати перекладывала. И – не могла. Язык не поворачивался.