Николай Редькин - Тихая Виледь

В начале апреля наведался в деревню Николай Илларионович, покровец-от этот, как сказала бы Агафья, не любившая его. Ездил он теперь на Захаровом Ванюхе. Умный конь ему нравился. Интересовало покровца, как идет зимовка скота.

И вот они со Степаном и Нефедком отправились на ферму. Дорогой покровец говорил недовольно:

– Степан Егорович, я тут узнал мимоходом, что летом вы кастрировали в деревне быков, а своего ты почему-то оставил. Пожалел, что ли? И он у тебя покрыл половину колхозных коров. Как он оказался в общем стаде? А племенной колхозный бык холмогорской породы почему-то не используется!

– И тут Ванька наябедничал! – зло усмехнулся Степан.

– Ну, Ванька не Ванька, но это еще не все. У вас на ферме допущена ранняя случка, а это прямой удар по производству молока. Телка полутора лет сделала выкидыш. Как ты все это объяснишь?

– Справной партийной работой Ванечки! Нефедко помалкивал. Покровец взглядывал удивленно-недобро, стараясь понять новые нотки в Степановом голосе.

– Надо бы, Степан Егорович, окружить животных вниманием, а то, боюсь, с передовых позиций вы сползете на черепаху.

Они вошли в полутемную ферму.

– Дак ты, может быть, натакаешь, чего нам делать вот с этими, с беззубыми коровами, – все еще сдержанно говорил Степан, показывая на худых, грязных коров.

– С беззубыми-то, говоришь? Золотые вставляй. Не знает он, чего делать…

– Ничего не жрут. Сдать бы вовремя, так хоть мясо было бы!

– Мы не позволим вам сокращать поголовье скота!

– Так может, с ложечки их кормить? Евлаха вон до смерти собаку свою с руки кормил, так хоть за дело, жизнь ему уберегла, от медведя оборонила…

– Кстати, о евлахах. Вы не приняли никаких мер по выводу единоличников в лес, и вот вам результат…

– Это мы-то не приняли? – побагровел Степан. – Ефимку сколько раз говорено было! Так он мне чего заявлял? «Хоть три года давайте, а в лес не поеду!»

– Ну вот! Просил три, дали десять, – усмехнулся покровец. – А это еще что такое?

За кормушками мелькнула баранья голова.

– Баран, как видите, – зло сказал Степан: ему вспомнилась частушка Ефимкова про барана.

– Для чего он вам?

– И я бы хотел о том же спросить. Зачем нам направили племенного барана, если у нас нет ни одной овцы?

Покровец засмеялся:

– И правда, напутали чего-то. С райземотделом я разберусь. А ты, Степан Егорович, не очень-то мне нравишься. Не супруга ли на тебя так влияет?

– И тут Ванька, прохвост! – сплюнул Степан и первым вышел из полутемной фермы…

Несмотря ни на что, опять пришла весна. И удлинился день. Ласково запригревало солнышко. Побежали с гор мутные ручьи. Вскрылась река Виледь… Со снегом талым и льдом ушли из этого мира Анна и Агафья. Царство им Небесное. Схоронили их в Покрове.

Долго и безутешно плакала только Поля: несмотря на солнечную теплую погоду, мир казался ей синеньким-синеньким, как Агафье…

После похорон бабушки Петр Анфискин сходил в лес, вытащил из оттаявшей земли несколько маленьких пихточек. Принес домой, посадил под окнами меж березок. Зачем? Что у Петра на уме было? Видела Анфисья, как он пихточки вкапывал, а уж не оговорила, не спросила.

У сына же Полиного, Феденьки, были другие заботы. Носил он теперь красный галстук – с детской непосредственностью учил других, как надобно жить.

Как-то с собратьями-пионерами зашел он к Ваське долговязому и принялся все осматривать, во все углы заглядывать.

Не понравилось это хозяину:

– Это еще чего такое? Чего тут бродите, как дома?

– Дядя Вася, так ведь культпоход у нас, – отвечал Федя.

– Чего? Чего у вас?

– Да посмотреть хотим, чисто ли у тебя в избе. Васька оторопел.

Федя как ни в чем не бывало продолжал:

– А нечисто, дядя Вася, в избе-то у тебя. Пол грязный, смотри-ко чего! Когда последний раз мыли? И мусор в углу. А тут вот, кажется, и наплевано? А почему бы плевательницы не поставить? Где у тебя Миропия-то сегодня?

Поднялся тут Василий с лавки, эдакий-то огромный, как медведь, распахнул дверь настежь и давай выкидывать пионерчиков из избы, да так ловко, легко, что тебе цыплят невесомых…

А они запищали, заверещали. Вылетели на улицу, крылечные ступени пересчитав.

Трут ушибленные места, ойкают.

И кой-кто готов уж идти на попятную:

– Может, не пойдем больше ни к кому…

– Как это не пойдем? К Осиповым еще надо. – Суров Федя, непреклонен. – А дяде Васе так и запишем: вместо того чтобы наши советы выслушать и сделать избу образцовой в колхозе, он нас из квартиры прогнал…