Николай Редькин - Тихая Виледь

А Николай Илларионович, такой аккуратный, вежливый, внимательный – таким хорошим и добрым он ей показался, – положил руку на ее большое плечо да и говорит:

– Давай-ко заходи да расскажи.

И пригласил в кабинет. Диво, колотить Шуру перестало. Рассказала она все как есть. Он посуровел. Заговорил что-то про изгибы-перегибы, про какую-то линию, которую надо проводить, и про русскую дурь.

Шура смотрела на него полоумными глазами, мало что в этом понимала, но одно хорошо запомнила…

– Никто вас из дома не выгонит, так и скажи Нефедку. А в колхоз надо вступать. Я на неделе к вам загляну.

И полетела Шура домой как митляк. Порог Дарьин переступила:

– Мама!.. – и слезами захлебывается. Сколько радости было!

И такая радость бывает на земле грешной.

Большое хозяйство Захара разорили в два месяца. Налоги были непосильными. Велели сыновьям Захаровым привезти двадцать пудов хлеба. Привезли. Потом – пятьдесят. Привезли и пятьдесят.

А потом уж и везти стало нечего.

А покровские уполномоченные продолжали в деревню наезжать и к Дарье заглядывать, напоминать, чего и сколько она еще государству должна.

И вот когда в доме остались одни куры да ребята, они опять нагрянули.

Она напустилась на них с яростью:

– Все забирайте, нехристи! Котко у меня еще есть, хороший такой котко, ловистый. Справно будет для вашей власти крыс ловить. Кыс-кыс, где же ты, куда запропастился?

– Вон он, баушка, – закричали малолетки, внуки Дарьины.

С печи спрыгнул большой пушистый кот, выгнул спину, лениво прошел по некрашеному полу и запрыгнул на колени хозяйке, сидевшей на передней лавке, на главном месте, где по обыкновению сиживал Захар.

И Дарья оторопела, кота по спинке погладила:

– Ко мне ведь ты, голубчик, никогда на колени не хаживал, все – к Захарушке. Захару-то хоть и на лавку не садись, а как сел, так уж это мурлыкало у него на коленях. Ей-бо, ведь не помню, чтобы он ко мне… – неизвестно кому и неизвестно зачем рассказывала Дарья, продолжая гладить умного кота.

Из другой избы вышла Дарьина сноха Нина с грудным ребенком на руках и, не поздоровавшись с гостями непрошеными, прошла на середь, взяла там чего-то и вернулась в избу.

Положила ребенка в зыбку, привязанную к большой пружине, что была закреплена на потолке.

– Спи, Ванюша, баю-бай, – пела Нина. Зыбка поскрипывала.

А из соседней избы долетал до Нины хриплый голос уполномоченного:

– Сыновья-то у вас, хозяйка, где?

– А почего они вам запотребовались? – ухала Дарья. – Ефима вам мало, Захара?

Молчала и Нина. Слово проронить боялась. Санька и Афоня в этот день рубили дрова в лесу, на кулигах. А вдруг и их заарестуют?

– У вас задолженность, триста килограммов мяса, сорок яиц, – опять сказал один из уполномоченных.

– Да вот и все мое мясо – котко. Берите его, котка-то.

Покровцы только крякнули, на улицу вышли, видят, ходят на задворье куры, старательно в земле роются.

– А говорит, котко у нее один! – Схватил покровец стоявшую у крыльца зобню [41], а сотоварищ его сдернул житный мешок, висевший на изгороди.

И принялись они гоняться за Дарьиными курами. Последним поймали петуха.

Зобню, накрытую мешком, поставили на подводу. Повезли. Куры квохтали. Дрались.

Проехали покровцы колхозную ферму, за которой был загорожен телетник для коней: кони, согнанные вместе, лягались, кусались, словно не приноровились еще к коллективной жизни.

Наступил вечер.

Дарье вдруг почудилось, будто под полом кто-то схлопался. Кто бы это? Кур-то ведь всех увезли.

Под полом, в гобце, им был излажен насест, и все лето до глубокой осени куры там жили, выходя на улицу через узкое оконце в нижнем венце. На зиму их переносили в курятник, на середь.

Нет – опять кто-то схлопался!

Взяла Дарья лампу, пошла в голбец поглядеть, по крутым ступеням спустилась. На-ко! Там на насесте, на своем прежнем месте сидит петух!

– Да как же это ты, петенька, из зобни-то выпрыгнул? И как же ты путь-дороженьку домой нашел? – говорила Дарья нараспев.

А петенька моргал маленькими глазками и головку избоченивал в сторону хозяйки, словно понимал, что она такое говорила ему…

Президиум Покровского сельсовета принял решение о продаже на торгах имущества и построек кулаков Осиповых.

Когда решение было доведено до Дарьи, она заявила, что ничего больше не отдаст и из дома не уйдет. Стоял уж декабрь. Густо падал снег.

Беспокойство Дарью не покидало.