Джон Кутзее - Школьные дни Иисуса

– Чего вы хотите, Дмитрий? Зачем я здесь?

– Вы здесь, Симон, потому что я вам доверяю. Я перебрал в уме всех своих знакомых, и вы – единственный, кому я доверяю более прочих. Почему я вам доверяю? Не потому, что знаю вас как следует – я не знаю вас как следует, а вы как следует не знаете меня. Вы надежный человек, человек, достойный доверия. Это всем ясно. И вы сдержанный. Я сам – несдержанный, но восхищаюсь сдержанностью в других. Будь у меня другая жизнь, я бы выбрал быть сдержанным, надежным человеком. Но жизнь у меня вот такая, такая мне досталась. Я, увы, то, что есть.

– Давайте к сути, Дмитрий. Зачем я здесь?

– Если сходите в хранилище музея, встанете у подножья лестницы и посмотрите направо – увидите у стены три серых архивных шкафа. Эти шкафы заперты. У меня был ключ, но здесь у меня его отобрали. Впрочем, шкафы эти легко взломать. Просуньте отвертку в зазор над замком и сильно ударьте. Металлическая полоска, которая запирает ящики, выгнется. Попробуйте – сами увидите. Это просто.

В нижнем ящике среднего шкафа – в нижнем ящике среднего шкафа – найдете маленькую коробку вроде тех, какие бывают у школьников. В ней бумаги. Я хочу, чтобы вы их сожгли. Все сожгите, не глядя в них. Можно вам это поручить?

– Вы хотите, чтобы я проник в музей, взломал архивный шкаф, выкрал оттуда бумаги и уничтожил их. Какие еще преступные деянья вы желаете, чтобы я совершил от вашего имени, потому что сами вы, сидя за решеткой, не имеете такой возможности?

– Доверьтесь мне, Симон. Я вам доверяю, вы обязаны доверять мне. Эта коробочка к музею отношения не имеет. Она – моя. В ней моя личная собственность. Через несколько дней меня осудят, и кто знает, каков будет приговор? Скорее всего, я никогда не увижу Эстреллы, никогда не войду в двери музея. В городе, который я звал своим, я буду забыт, отправлен в небытие. И это будет правильно, правильно, справедливо и хорошо. Я не хочу, чтобы меня помнили. Я не хочу задерживаться в памяти общества лишь потому, что в руках газетчиков окажется моя сокровеннейшая собственность. Понимаете?

– Я понимаю, но не поддерживаю. Не буду я делать то, что вы просите. А сделаю же я вот что. Отправлюсь к директору музея и скажу ему: «Дмитрий, служивший у вас, сообщает, что на территории музея находятся его личные вещи, бумаги и прочее. Он попросил меня их изъять и вернуть ему в тюрьму. Позволите ли вы это сделать?» Если директор согласится, я принесу бумаги вам. И вы уже избавляйтесь от них как пожелаете. На это я готов, но ничего противозаконного.

– Нет, Симон, нет-нет-нет! Нельзя их сюда приносить, слишком опасно! Никто не должен их видеть, эти бумаги, даже вы!

– Последнее, чего я хотел бы, – глядеть на эти ваши так называемые личные бумаги. Уверен, там нет ничего, кроме всякой дряни.

– Да! Именно! Дряни! Поэтому их и надо уничтожить! Чтобы в мире стало меньше дряни!

– Нет. Я отказываюсь. Поищите другого.

– Нет больше никого, Симон, кому бы я доверял. Если вы не поможете мне – никто не поможет. И всего лишь вопрос времени, когда кто-нибудь отыщет их и продаст газетчикам. И тогда скандал вспыхнет вновь, и все старые раны откроются. Вы не можете этого допустить, Симон. Подумайте о детях, которые дружили со мной и озаряли мои дни. Подумайте о своем юнце.

– Скандал, а как же. На самом деле вы просто не хотите, чтобы коллекция ваших сальных картинок была предана огласке, – пусть лучше люди думают о вас хорошо. Вы хотите, чтобы они думали о вас как о человеке страсти, а не как о преступнике со склонностью к порнографии. Я ухожу. – Он стучит в дверь, и ее тут же открывают. – Спокойной ночи, Дмитрий.

– Спокойной ночи, Симон. Надеюсь, без обид.

Наступает день приговора. Crime passionnel в музее – предмет пересудов по всей Эстрелле, понимает он, объезжая свой рабочий маршрут на велосипеде. И хотя он специально приезжает к зданию суда очень заблаговременно, у дверей – толпа. Он протискивается в фойе, где видит громадное отпечатанное объявление: «Смена места и времени проведения. Заседание суда, запланированное на 8.30 утра, сдвигается. Оно состоится в 9.30 утра в Teatro Solar ».

«Театро Солар» – самый просторный театр в Эстрелле. По дороге туда он заговаривает с человеком, который явился с ребенком – маленькой девочкой ненамного старше Давида.

– Идете на суд? – спрашивает человек.

Он кивает.

– Большой день, – говорит человек. Ребенок, облаченный полностью в белое, с красной лентой в волосах, одаривает его улыбкой.