Плакала Полёния, когда Зигмантас взял ее в жены. Войдя в убогую мужнину избенку, восславила Христа, отец Зигмантаса не ответил, хотя и был дома, вылавливал из щелей между бревнами тараканов, был он в одной сорочке и не пальцами ловил, а выжигал их лучиной, и тараканы падали наземь.
Полёния стояла, скрестив руки, была она тогда хороша собой, особенно, когда стояла и не приходилось шагать короткой ногой. Зигмантас был не робкого десятка, однако отца побаивался, так что и он стоял враскачку, пока отец не управился с делом и не повернулся к ним, отбросив дымящуюся лучину и яростно почесывая почерневшими ногтями себе бок.
— Ну так топайте сюда, — сказал он, еще яростней почесав теперь уже другой бок. Полёния пошла, наверное, самой изящной за всю жизнь походкой, всего два шага сделала, даже Зигмантас ничего такого не заметил, а свекор сразу раззявил пасть:
— Э… Ну-ка, в каком это у тебя местечке треснуло?..
Были слезы, но чем они помогут перед сокрушительным натиском жизни? К счастью или несчастью, старик немного погодя помер; шел посреди лета по белой ржаной стежке, надев белый полотняный картуз, остановившись, загляделся на кружащего в небе ястреба, прикидывая, на какой хутор с таких высот ястребу будет сподручнее нырнуть, а потом сам закружился, грохнулся во весь рост наземь да больше не поднялся. Что старика не стало, вскоре все почувствовали: тараканы стали прыгать не только в похлебку; Полёния утром нашла одного даже между ногами у малыша Волесюса, под пеленками, и сразу же стала уговаривать Зигмантаса перебраться куда-нибудь поближе к лесу, построить там избу.
И построились. Точнее, одну только избу и построили, на Зигмантаса напала лень, поэтому загнал он в землю четыре кола, к ним лозой прикрутил жерди, а жерди переплел еловым лапником — хлевок для лошади, коровы, овец и свиньи получился на славу, только стены каждый год приходилось менять, поскольку хвоя за лето осыпалась. В избенке тепла зимой тоже было всего ничего, потому и кашляли все — начиная с крошки Волесюса, который вообще-то рос крепышом и здоровяком, и кончая овцами, которые кашляли без перерыва.
Когда овцы ягнились, их переселяли в избенку, и крошка Волесюс не раз лежал вместе с мягкими и чистыми ягнятами.
Выпадали и славные деньки, грех жаловаться. Лучше всего, насколько помнит Полёния, бывало весной, когда Зигмантас на ветхой телеге уезжал на свое небольшое поле, а Полёния оставалась дома, готовила завтрак и кормила скотину; по утрам с болота Сяндварис поднимался красивый туман, и впрямь похожий на молоко, в туман с визгом убегал белобрысый Волесюкас, вспугивая жалобно кричащих чибисов. В эти короткие мгновения на глазах выступали слезы, и ей казалось, что, как ни верти, человек создан для красоты и добра на этом свете — если и не для сотворения всего этого, то хотя бы для понимания того, что всю эту красоту кто-то за тебя уже сотворил.
Наверное, так надо было. Полёния уже давно свыклась с той мыслью, что благодатные часы выпадали редко, все катилось в другую сторону; чем дольше они жили, тем больше Зигмантас бесился, проклинал любую работу, честил жизнь и даже Волесюкаса, а потом стал смертно пить. А непоправимо пошатнулось все той осенью, когда цыгане увели лошадь Зигмантаса, разодрали лапниковую стену и ускакали. И хоть бы Полёния не сказала, она-то слышала сквозь сон, что у хлевка шебаршат, разбудила Зигмантаса, но тот и ухом не повел, сказал, какому дурню понадобилась такая дохлятина, как его кляча. И снова смачно захрапел. Успокоившись, заснула и Полёния.
В довершение всего той же ночью цыгане увели и Каштана у двоюродной сестры Зигмантаса — Палубинските, хотя эта Палубинските жила от них в двенадцати километрах. Ну просто перст судьбы. Дознались быстро, Палубинските была самогонщица, как и Гапшене, водила со всеми дружбу, а ее дотошные приятели посоветовали караулить ночью на шоссе, дескать, цыгане сидят где-нибудь в чащобе, а вечером вылезут, лошадей-то им все равно надо увозить на машине, которую они будут ловить в полночь. Зигмантас, Палубинските и еще несколько ее приятелей расположились в наиболее вероятных местах, и что вы скажете — посреди ночи цыгане вывели из кустов краденых лошадей, уселись возле канавы да принялись преспокойно закусывать в ожидании машины. Ну, тут все на них и набросились, один цыган сразу сбежал, а второй попытался прыгнуть на лошадь, но Палубинските огрела его как следует колом, цыган рухнул, но черт его не взял, — когда захотели его связать, сбежал и этот.
Читать дальше