Юозас Апутис - Мост через Жальпе

— Вы черт-те что тут вместе задумали, — беспокоится мастер, повалившись рядом на бережок канавы. — В голове седина, а вы черт-те что задумали.

— Ничего такого, мастер, — отвечает Винчюке.

— Голову ломаем, как с тобой, дураком, разделаться да самим твой пост захватить, — не выдерживает Стасис.

— Я вам разделаюсь! — отшучивается мастер, однако не очень-то весело.

Давно уже Винчюке и Стасис чувствуют, как крепко манит их курорт, Вот бы съездить туда как-нибудь без дела, без сумок и авосек, да развлечься у реки… И пускай хоть треснет эта дорога, бабы и дети, протянувшие лапы к отцовским денежкам.

Оба неожиданно получили немалые премии (может, и впрямь испугался мастер?), оба тайком выгладили у Винчюке штаны, однако никак не могли придумать причину, которой все бы поверили.

— Скажем, съезд железнодорожников, — предложил Винчюке.

Послюнив палец, Стасис шипнул по утюгу:

— А почему на курорте, не в Вильнюсе или в Москве?

— Да в Вильнюсе все залы заняты. Там съезды всяких других. Пускай газеты почитают… — нашел выход Винчюке.

— А так может быть?

— Может… Должно быть.

Стасис все равно не успокаивался.

— А мастер?! — выкрикнул он.

— А мастер послезавтра берет отпуск и катит в Лиепаю покупать детям кольца.

— Черт! Здорово ты все рассчитал!

И вот они уже катят на съезд железнодорожников на курорт. Сидя в раскачивающемся вагоне, слышат — скорей по привычке — запах шпал и рельсов, но как свободны их руки и головы, как легки одежды!.. Винчюке высовывает голову в окно — и ветер!.. Ветер подхватывает прядь не очень-то черных волос. Жаль, что с земли, вдоль полотна, никто не смотрит и что у Винчюке нет апельсина да и помахать некому. Стасис, скосив щеку, сидит напротив и вроде о чем-то думает. Винчюке уже глядит на скворцов, тучей усевшихся на лугах. Большинство из них только-только начали житейские упражнения.

Много времени спустя Винчюке говорит:

— Не по себе как-то…

— Здрасьте! А чего?

— А что мы с тобой там делать будем?.. Стасис, если б не этот Донбасс, я бы образование получил…

— Полно дураков образованных, а ты умен и без образования.

Винчюке вяло качает головой.

Не скажешь, что совсем не по себе, но все равно ни то ни се, когда они потопали по берегу озера. Винчюке кажется, все замечают, что они без всякой причины приехали на курорт.

— Глянь, плавают! И девок-то сколько!.. — скашивая и так уже скошенную щеку, почти со злостью говорит Стасис, и он идет бочком, все поглядывая на озеро С голыми берегами, и походка у него такая, будто и ему не терпится затесаться в число всех этих курортников. Увидав магазин, он ныряет в него, хотя Винчюке и говорит:

— Не стоило…

— А может, иначе настроения не будет, — говорит Стасис, вернувшись. — Самого лучшего взял. Спросил: какое, говорю, на курорте больше берут? Говорит, это. И взял. А может, надо было три?..

— Да иди ты!

На берегу реки, когда подошли поближе, оказалось такое множество лежащих курортников, что Винчюке поначалу уже хотел податься назад, только Стасис удержал его:

— Винчюке, ты же мечтал побывать на курорте!.. Ты погляди, Винчюке, ты видел когда-нибудь такую красоту?

Приказав Винчюке глядеть, сам подошел совсем близко к лежащим полуголым женщинам и так уставился на них, скосив свою щеку, что одна из них, почувствовав взгляд, перевернулась на спину и сердито буркнула, вогнав в краску стоявшего поодаль Винчюке:

— Ну вот еще! Два дурня…

Они отыскали укромное местечко, разделись и, обхватив головы руками, стали глядеть, что творится вокруг.

— Что за жизнь у нас, — украдкой поглядывая на красивых девушек, играющих в мяч, буркнул Стасис. — Ведь все это не наше и не про нас. Впрямь два дурня.

— Прекрати! — вспылил Винчюке, почувствовав, как по всему телу пробежала чудная дрожь, возникшая не от зависти, не от какого-то отчетливого понимания или желания. Робко оглядев девушку, под ярко-желтой одеждой которой явственно проступала ямочка на животе, Винчюке повалился навзничь, слыша, как Стасис все еще честит их обоих дурнями…

— У тебя в голове одни гадости, — пробормотал Винчюке. — Ты знаешь, Стасис, я еще ребенком так чудно себя почувствовал. Пас я корову, лежал возле забора, а прямо напротив было ржаное поле. Рожь уже колосилась, дымилась душистой пыльцой. Гляжу я на эту рожь… Ты слышишь?

— Слышу, слышу… Дурни, дурни!.. — вздохнул Стасис.

— А по тропинке вдоль ржаного поля шла соседская дочка. Я еще маленький, а она уже взрослая, в этаком голубом платье… Стасис, я же говорил, мне образования не хватает. Ну как мне теперь описать? Как она двигалась, как ставила ноги!.. Будто чудо какое-то! Она, понимаешь, как бы колыхалась вместе со всей рожью, и мне даже показалось… Мне показалось, что в этом ее колыхании сидит какая-то жуткая сила, дьявольский магнит какой-то… А ее босые ноги так и шлепают прямо по сердцу… Кто этого не испытал, ни за что не поймет! Дикость какая-то! И мне стало интересно глядеть на каждую женщину. Даже сейчас, когда по воскресеньям старушенции достают свои наряды и семенят друг за дружкой к соседке молиться… Это не шутка, Стасис, нечего зубы скалить. Кажется, что и у этих старух есть какая-то замороженная силища, которая когда-нибудь оттает и оживет. Страшный это магнит, говори что хочешь, но он может затянуть даже в огонь…