Филимон Сергеев - Идущий от солнца

– Какой еще жеребец?

– Политик. Очень драчливый конь, но не орловской породы. А жаль! Ему бы «калаш» в руки да «тополь» в офис. «Тогда бы держись, Россия! Орлы – вперед, а рябчики и тетерки – в кусты прячьтесь. Пусть зернышки да орешки на голодный год припасают, а мы за власть драться будем!» – У меня его голос в ушах звенит.

Иван вдруг тяжело вздохнул, и слезы неожиданно выступили на его светлых, до боли чистых и очень уставших глазах.

– Бедный, доведенный до отчаянья русский народ, – тихо, почти шепотом, сказал он. – У него все отняли. Даже православную веру обратили в предпринимательскую блажь, где люди в рясах от бескорыстной веры ждут только навара.

Вот еще земли продадут перекупщикам-маклакам, переродится русский человек. Только о желудке будет думать, теремах золотых, да как бы перекупочный пункт открыть, потому что слово «бизнес» для него означает «без нас», то есть работайте без нас: дома, корабли стройте, зоны отдыха, развлекательные центры, а мы только деньги собирать будем от перепродажи. – Иван достал подзорную трубу, протер окуляр белым мхом. – Век бы не видел этих «русских» самозванцев из тряпичного, расчлененного муравейника. – Он положил трубу рядом с карабином и пристально вгляделся в солнечные лучи, разлитые по лесам и болотинам. Глаза его еще больше заслезились, только что бледное лицо вспыхнуло огненным румянцем, и, покачнувшись, то ли от ветра, то ли от нахлынувших чувств, он вдруг рухнул на край розвальней в примятое иностранцем сено. – Вера, Верушка, невестушка моя славная! – неожиданно взмолился он. – Что мне делать с собой?! Ненависть и злоба к несправедливости ест меня каждый божий день. Многие звезды, которые когда-то грели мою душу, погасли во мне. Но это еще не все. Я возненавидел их. Лютой ненавистью возненавидел! Я готов всю жизнь прожить отшельником, чтобы только не знать и не видеть их! А людей, которые поклоняются им, – и тем более. Мне очень больно, жутко знать, что они есть и безжалостно губят, грабят души русских людей. Я не знаю, что делать! – Иван судорожно уткнулся заплаканным лицом в сено и, распластав длинные худые руки, внезапно сгреб голову иностранца. Тот аж вскрикнул от боли, когда Иван сдавил его голову, а потом оттолкнул. – Ты думаешь, это сокровище, – кивнул он на иностранца, – спасет меня и Россию?! Никогда! – вдруг громко, даже зло выкрикнул он. – Никогда! Ведь он приперся сюда за моим богатством, а я родился здесь, вырос… Тут мои корни, мое вековое суземье! Моя нега! Он хочет отнять мое богатство, забыв, что оно веками принадлежало моим предкам. А я. Зачем я ему, жалкий сорняк, подкошенный бандитскими нравами, да еще временной властью, одуревшей от взяток, лицемерия?

– Успокойся, Ваня.

– Что делать, Верушка? Что?

– Успокойся, голубчик мой ненаглядный… Прислушайся, новый вертолет уже кружит над нами.

Иван, спохватившись, вцепился в подзорную трубу и, долго вглядываясь в летящую машину, выдавил шепотом:

– Я могу эту гадость убрать одним выстрелом! Одной разрывной пулей! Но зачем?! Пулями заматеревших бандитов да еще под «крышами» отдельных козлов не остановишь. Уберешь одних – другие подрастут. Пусть солнце о них думает. Неужели они не понимают, что сама природа начинает им мстить. Ты знаешь, какие катаклизмы сейчас происходят во всем мире? Ты посмотри на тайгу. Ведь это необратимая беда. Зачем эти люди лезут в тайны, недоступные их разуму?! Хватит того, что любовь, которая не ими придумана и не ими творит жизнь, они превратили в посмешище! В продажный секс, и не только у нас, но и на всей земле. И эту гадость они могут распространить по всей Вселенной.

– Ваня, успокойся.

– Но ведь это на самом деле так!

– Что поделаешь, видимо, такая судьба складывается у человечества. Но откуда берется это безрассудное самоуничтожение?! Признаться, и я не понимаю.

– В том-то и дело. Поэтому нельзя сидеть сложа руки и думать о том, что скоро человек все погубит и жизнь остановится. Надо выход искать.

– Давай вместе будем. Только не доводи себя до сердечной лихорадки. И, ради бога, не трогай иностранца. Он и так еле дышит. Где скрижали твои?! Где твоя исповедальная отдушина? Давай читать твои искренние стихи! Бог с ним, с этим вертолетом. Видно, у каждой бездушной железины своя судьба.

Она наклонилась над его разгоряченным от волнения лицом и, обхватив его шею руками, нежно поцеловала его, сначала в распухшие от веток и лесных иголок губы, потом в соленые глаза, потом в шею, на которой висел медный православный крест.