Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

Дети росли, пока их матери отбывали срок.

Материнство в тюрьме было в почете, но омрачалось разлукой, чувством вины и стыдом. На мой взгляд, за решеткой сидели в основном обычные бедные или среднего достатка мамаши, бабушки и даже прабабушки, но многие из них были осуждены на очень долгие сроки – пять, семь, двенадцать, пятнадцать лет. Их пребывание в лагере с минимальным уровнем безопасности означало, что они вряд ли совершили какое-либо жестокое преступление. Наблюдая за тем, как мои соседки, у которых не было даже среднего образования, общаются в комнате свиданий со своими детьми, я снова и снова задавалась вопросом: что они такого натворили, чтобы заслужить столь продолжительное заключение? Они явно не тянули на криминальных авторитетов.

За три месяца, прошедших с моего прибытия в Данбери, я несколько раз видела, как беременные женщины становились матерями. Первой в феврале родила юная Дорис. Я никогда прежде не видела женщину в родах и пораженно наблюдала, как начался тот этап, когда тело Дорис и ее ребенок начали одерживать верх, невзирая на обстоятельства. Меня удивило, что все обитательницы лагеря окружили Дорис заботой и попытались в меру своих сил помочь ей. Вокруг нее постоянно суетились не менее полудюжины самопровозглашенных акушерок, которые проверяли, не нужно ли ей что-нибудь, подсказывали, как облегчить боль, вспоминали о собственных родах и сообщали обстановку страждущим заключенным. Надзиратели не обращали особенного внимания на происходящее – тюремные роды были для них в порядке вещей.

Это был первый ребенок Дорис, и ей хотелось просто лежать на койке, что, видимо, было не слишком хорошо для ребенка. Старшие подруги по очереди прогуливались вместе с ней по длинному коридору лагеря, тихо говорили с ней, рассказывали истории и травили шутки. За всем этим внимательно наблюдала сокамерница Дорис, которая тоже была беременна первым ребенком и должна была родить со дня на день. Они обе казались испуганными.

На следующее утро, когда схватки стали чаще, Дорис в наручниках отвезли в больницу. Во многих американских тюрьмах женщинам-заключенным приходится рожать в наручниках, это жестокая и варварская практика, но несчастной Дорис все же повезло больше. Роды продолжались много часов, но в конце концов в больнице Данбери появился на свет четырехкилограммовый мальчик, после чего Дорис сразу вернули в тюрьму, бледную, измотанную и печальную. Ее мама забрала внука в родной городок Дорис в восьми часах езды от лагеря. У новорожденного было мало шансов на скорую встречу с отцом – Дорис призналась мне, что папашу ее ребенка недавно задержали, причем было выписано сразу три ордера на арест. К счастью, ей самой сидеть оставалось не больше года.

В Данбери я не увидела ничего, что могло бы унять мой страх перед рождением ребенка, но впервые поняла, какими могут быть отношения матерей с детьми. Легче всего было вызвать улыбку на лице другой заключенной, спросив ее о детях. В комнате свиданий всегда собирались семьи – это казалось мне и лучшим, и худшим в тех часах, что я там проводила. Дети росли, пока их матери отбывали срок и пытались поддерживать отношения с ними посредством пятнадцатиминутных телефонных разговоров и еженедельных свиданий. Я никогда не видела этих женщин счастливее, чем в обществе своих детей, когда те играли со скудным набором пластиковых игрушек, сваленных в углу комнаты свиданий, или ели чипсы и конфетки из торгового автомата. Когда часы посещения заканчивались, смотреть на их прощание было невыносимо. За год ребенок мог превратиться из кричащей крохи в веселого и подвижного малыша, а матерям лишь оставалось издалека наблюдать за футбольными матчами и школьными балами, пропускать выпускные своих детей, их свадьбы и похороны.

Как бы заключенным ни было тяжело лишь изредка встречаться со своими детьми, родителям видеть дочерей за решеткой было еще тяжелее. Среди нас было очень много юных девушек, по восемнадцать-девятнадцать лет. Некоторые из них давно шли в направлении такого места, как Данбери, но другим было достаточно сделать всего один неверный шаг, чтобы вдруг оказаться в тисках безжалостной и непоколебимой системы. Отсутствие приводов и хорошие рекомендации вообще ничего не значили – на федеральном уровне были установлены обязательные минимальные сроки, поэтому, если подсудимый признавал себя виновным (а большинство из нас именно так и поступало), единственным, кто мог повлиять на длительность заключения, становился обвинитель, а не судья. Поэтому в лагере то и дело появлялись печальные родители, навещавшие своих детей, но про мою маму этого было не сказать. В комнате свиданий она была настоящим лучом света.