Коллектив авторов - Времена и нравы (сборник)

– Снег пошел, загоняй корову и уголь прессованный тоже заноси, – словно что-то вспомнив, сказал он.

Кан Лянь притворилась, что так и надо:

– Хорошо, я пойду заведу корову и перенесу уголь.

Он вновь промолвил:

– Куколка.

Кан Лянь подала ему ящик:

– Она внутри.

Старик довольно покачал головой, обнял ящик и стал умиротворенно наблюдать за снегопадом. Он человек тридцатых годов прошлого века, такой далекой и необъятной эпохи, которая будто покрыта толстым-толстым слоем белого снега. В последние годы сообщения о смерти его ровесников поступали одно за другим: рак, инфаркт, инсульт, диабет. На фоне этого снега, похожего на пепел от ритуальных денег [185], в сопровождении плача родственников, в отчаянии похлопывающих себя по ногам, мир терял этих людей.

Смеркалось, и лампа в темноте приглушенно светила; казалось, заснеженный северный городок был окутан какой-то тайной и спокойствием. Кан Лянь подошла к окну и тихим голосом произнесла:

– Надо бы поесть.

Старик показал на нее пальцем и неожиданно выдал одну-единственную фразу:

– Ты так хорошо обращаешься со мной, ты точно моя матушка. – Он еще раз громко и уверенно сказал находившейся перед ним женщине: – Матушка!

Стоящая над радиатором орхидея полностью расцвела, на изящном и высоком стебле выросла почка цвета красной розы. Нарцисс в углу окна начал источать аромат одиночества и спокойствия. Серебряное мерцание снега отражалась на лысой макушке старика. Наклонив голову, он улыбнулся настолько мило, насколько мог.

Услышав его возглас, Кан Лянь сперва тоже хотела улыбнуться, но ее лицо оцепенело, в носу засвербело, и она не смогла.

На следующий день температура на улице резко упала. Кан Лянь достала два ватных одеяла и сказала свекру:

– Сегодня нужно укрыться дополнительным одеялом.

Взгляд старика застыл на погребальной одежде [186], висящей в шкафу, и он спросил:

– А это что?

Кан Лянь, поразмыслив, ответила:

– Новая одежда.

В глазах старика появился блеск, он пробормотал:

– Новая одежда.

Постепенно дедушка смог передвигаться, опираясь на ходунки. Поначалу Кан Лянь придерживала его рукой под мышку, а в последние несколько дней старик, держась за стену, уже мог идти самостоятельно. В это безоблачное утро, он, прижимаясь вплотную к стене и шаркая ногами у ее основания, отправился в гостиную. Кан Лянь подумала про себя, что, возможно, все самое трудное уже позади. Освещаемая яркими лучами утреннего солнца, она долго рассматривала себя в зеркале. Кан Лянь заметила, что с двух сторон от носа и под уголками рта стали глубже четыре злосчастные морщинки, которые, будто грузила, тянули лицо вниз. Это испорченное лицо со опущенными уголками губ породили в ее душе смуту: какая может быть надежда, какое будущее, все уже покоится на дне. Когда все это началось?

Может, покончить с ним? Освободить его? Кан Лянь резко подалась вперед и подтолкнула старика. Вскрикнув от страха, он поморщился от боли. В душе Кан Лянь почувствовала усиливающееся удовлетворение и равнодушно смотрела на старика, который стоял, опираясь на стену, и растерянно улыбался.

Прошло немало времени, прежде чем она помогла ему добраться до дивана и сказала:

– Не бойся, не бойся.

Старик втянул шею и скрючился всем телом, будто хотел стать меньше, превратиться в незаметную пылинку или даже вовсе исчезнуть.

Он и она. Оба старые. Оба страдали от происходящего.

За ужином Кан Лянь держала себя с мужем весьма холодно. Лю Сянцюнь почувствовал странный настрой жены и пристально смотрел на нее; в свете лампы на ее лице были заметны морщины, а само лицо покрыто обидой, будто слоем ржавчины. Он ждал, когда она что-нибудь скажет.

После ужина Лю Сянцюнь зашел в кухню, чтобы вымыть тарелки. Кан Лянь проследовала за ним и, уставившись в его спину, выдала:

– Мне не нужна похвала, да пусть даже молния в меня ударит, я этого не боюсь, но я так хочу, чтобы он умер. Или я. – Эти слова ненависти были сказаны с горечью и отчаянием и звучали, словно эхо откуда-то из бездны. Кан Лянь продолжила: – В прошлом месяце я в первый раз ударила его, из-за того что он промочил только что надетые чистые штаны. Эти старые ватные штаны я прежде распорола, постирала, нашила новую хлопковую ткань, просушила. Я потратила целую неделю на это, а он промочил их за несколько секунд. Я ударила его, я виновата.

У Лю Сянцюня защемило в сердце; удержавшись от удара, он повернулся и сказал:

– Отец всегда так жил, он тоже виноват. – Его голос был наполовину утешающим, наполовину решительным. – Старушка моя, в следующем году я уже не буду работать, будем вместе ухаживать за ним.