Коллектив авторов - Времена и нравы (сборник)

И так поврежденный мозг старика под общим наркозом вновь был сильно травмирован. Спустя три дня Кан Лянь все еще не решалась долго смотреть на надрез на его теле, из которого вытекала жидкость. Вопреки ожиданиям, он не кричал от боли. Когда Кан Лянь зачерпывала из термоса суп со свиными ребрышками и кормила им свекра, она сильно переживала.

Она подносила ложку с разваренным мясом, старик открывал рот и, не жуя и не глотая его, засыпал. Кан Лянь будила свекра и настойчиво просила все съесть. Еще она давала ему пюре из куриного яйца; старик вновь открывал рот и так же, не жуя и не глотая, снова засыпал. Кан Лянь уставилась немигающим взглядом на свекра, который в один миг погрузился в состояние глубокого сна; из его рта текла слюна.

Прошло несколько дней, душевное состояние старика в целом улучшилось, однако он совсем не помнил о переломе и рвался спуститься с кровати и походить, чем сильно напугал Кан Лянь. Медсестра, услышав об этом, привязала пациента за руку к спинке кровати с помощью широкой повязки, предупредив, что еще одно движение – и у него будет вывих. Лишившийся свободы старик должен был, как и прежде, терпеть пытки: обессиленный, он не мог даже самостоятельно откашлять мокроту, тогда приходила медсестра, чтобы отсосать ее, отчего старика начинало трясти от страха. А еще всякий раз, когда ему приходилось испражняться на глазах других людей, сыновья и их жены вместе с медсестрой обступали его и уговаривали глубоко дышать и тужиться. Они, стиснув зубы, выкрикивали «раз-два-три», делая каждую такую процедуру несравнимо торжественной и печальной. Когда продукты жизнедеятельности, сопровождаемые радостными возгласами собравшихся, наконец выходили из него, старик краснел и, задыхаясь, в состоянии коллапса зарывался лицом в подушку.

Глядя на состояние свекра, Кан Лянь неизбежно падала духом: конечно, у всех людей бывают неудачные дни. Старик за всю свою жизнь ни разу не лежал в больнице, и вот под конец подвергся таким унижениям.

Время от времени она вспоминала одно волшебное и фантастическое слово.

На площадке было много интересующихся религией старушек. Они чутко уловили страдания и обиды Кан Лянь и решили, что надо ее спасать: у нее был такой утомленный, нервный вид, а взгляд как у коровы на привязи. Поэтому старушки с энтузиазмом спросили:

– Может, тебе уверовать во Христа?

Кан Лянь сдержанно улыбнулась и помотала головой. Тогда ее обступили другие напористые тетушки:

– А может, станешь буддисткой?

Кан Лянь вновь ответила вежливым отказом. Однако во время болтовни одна особо резкая в выражениях бабушка сказала нечто такое, что очень взволновало Кан Лянь. То было слово «перерождение» [182]– другое определение смерти, хоть и пронизанное мраком, но стирающее отчаяние, предлагающее прекрасную альтернативу неизвестности и ужасу. Новое начало, динамичное, полное надежд, несравненно чудесное, заставило Кан Лянь испытать сильное переживание и предаться бесконечным мечтам.

Расскажи она кому-нибудь, никто и не поверит, даже она сама, наверное, не поверила бы. Но слово «перерождение» было чем-то иным, будто не с этой планеты, будто маленькая безмятежная звезда, зависшая посреди этой обывательской языковой системы, которой до нее еще стремиться и стремиться.

Далекая, непостижимая и такая милосердная.

Когда Кан Лянь ухаживала за стариком, то невольно проговаривала это слово. Старик его, естественно, не понимал, поэтому произносила его она скорее для себя. У Кан Лянь на душе становилось спокойнее: смерть – это «перерождение», чего же бояться?

Через полмесяца лечения старик наконец заговорил. В тот день после завтрака Кан Лянь дала ему лекарство, свекор взглянул на таблетку и коротко заявил:

– Подавлюсь.

Кан Лянь застыла на месте, старик продолжал:

– Хочу порошок.

Кан Лянь сказала:

– Порошок горький.

Свекор настаивал:

– Подавлюсь, хочу порошок.

Кан Лянь ничего не оставалось, кроме как размолоть таблетки и высыпать порошок из капсул. Она поморщилась: они ведь такие горькие! Старик с нетерпением посмотрел на порошок в ложке, затем сильно прикусил ее, повертел языком, пошевелил кадыком и с легкостью проглотил лекарство. Кан Лянь стала вытаскивать ложку, но старик вцепился в нее мертвой хваткой. Кан Лянь взглянула на него и неожиданно ощутила идущую от него силу и жажду жизни.

Вскоре после этого случая его выписали из больницы; бледно-золотым вечером его наследники с женами собрались у кровати в палате и стали обсуждать дальнейший план по опеке на определенный срок. Жена Лю Сянцяня, которую звали Ван Лэюнь, в молодости умела развлекаться, наслаждаться жизнью, красиво наряжаться, и даже сейчас, когда ей скоро должно было стукнуть шестьдесят, она все еще носила высокие каблуки, маленькую дамскую сумочку, а волосы ее были уложены в пышную прическу. У нее были выразительные глаза, обычно, когда она улыбалась, то выглядела весьма счастливой. Но за долгие годы совместной жизни она не раз затевали конфликты, и Кан Лянь быстро поняла, что Ван Лэюнь из тех безжалостных персон, которые ни в чем тебе не уступят. Если считать по месяцам, то пришла пора старшего сына ухаживать за отцом, но если смотреть с точки зрения долга, то полагалось оставить его в семье младшего. Никто не хотел углубляться в подробности, все слушали, что говорила своим пронзительным голосом Ван Лэюнь: