Владимир Медведев - Заххок (журнальный вариант)

Каравул не спал или проснулся и, хотя узнал меня, гавкнул:

— Э?!

Я подошла и сказала:

— Кыш отсюда! Я буду здесь сидеть.

Он мало, что не подчинился, еще и прикрикнул:

— Э, чего?!

— Не слышал? Катись вниз. Это мое место.

— Э, женщина, ты что?

— Не уйдешь, скажу Зухуршо, что ты ко мне приставал.

Каравул, ясное дело, струсил:

— Сестра, если уйду, командир ругать будет.

— А Зухуршо тебе голову откусит.

— Э-э-э… — и он потопал к лестнице, тихо ругаясь и беззвучно громыхая по жестяной кровле.

Я села на краю крыши и стала смотреть на небо, светлеющее над изломом горного хребта. Во рту остался тошнотворный привкус от имени Зухуршо, которое вырвалось у меня само собой. Еще вчера я и представить не могла, что буду так легко произносить его вслух. Но сейчас мне было все равно. Все чувства тонули в каком-то тяжелом сером тумане.

Это третий день. Последний. Назавтра ожидалось возвращение Черноморда. Правда, мне почему-то казалось, что он никуда не уезжал, а просто прятался, не появлялся мне на глаза. Как чудовище в «Аленьком цветочке». Только не доброе, щедрое и великодушное, как в сказке, а злое и хищное. Я с ужасающей ясностью представляла, что должно произойти следующей ночью. С такой отчетливостью, будто это происходило на самом деле. Как будто уже произошло. Не хочу даже пересказывать, насколько все страшно и омерзительно.

Нет, я не позволю. Либо с ним, либо с собой что-нибудь сделаю.

Подобные мысли мелькали еще дома, в Талхаке. Наверное, каждый человек хоть раз в жизни о таком думает. Я утешалась, обдумывая — тогда еще не всерьез — разные варианты. Представила себя висящей с высунутым языком и вытаращенными глазами и мне стало дурно. Гадость какая! Утопиться в речке, отравиться… Тоже ничуть не лучше. Раздувшаяся в воде утопленница, или почерневшее от яда лицо, скрюченное тело… Б-р-р… Отвратительно. Нет, так — бесцветно, бессильно, покорно — нельзя уходить из жизни! Я вспомнила рассказы о таджикских девушках, сжигавших себя заживо. Прежде я удивлялась: разве нельзя как-нибудь по-другому? Чтоб умирать было не больно. Теперь, кажется, понимаю. Только так можно выразить гнев, возмущение, вызов, непокорность. Меня охватило странное чувство, что эти сгоревшие девушки — мои сестры. Я вспомнила картину «Свобода на баррикадах» и представила, как размахиваю огромным пылающим факелом и веду за собой бесстрашных отчаявшихся девушек всего Таджикистана…

Но мама и Андрюшка преградили нам путь. И папа тоже. Только папа стоял немного в отдалении, в тени, а потому я его не видела, но чувствовала, что он здесь.

Мама, наверное, еще ничего не поняла или не захотела понимать. Она сказала строго: «Зарина, сейчас же прекрати баловаться с огнем. Малейшая неосторожность, и ненароком подожжешь дом».

Я ответила: «Хорошо, мамочка. Я отойду как можно дальше».

А сама подумала, что дом Черноморда — змеиное гнездо, которое надо сжечь дотла. И пепел по ветру развеять.

«Что ты такое говоришь! — возмутилась мама — В доме люди живут. Ни в чем не повинные. Их ты тоже собираешься, как ты только что выразилась, сжечь дотла?»

Из толпы девушек выскочила Заринка, моя вторая… нет, моя десятая натура, и закричала: «Мама! Она не будет поджигать дом. Она себя собирается сжечь! Она меня, меня сожжет! Почему ты думаешь о других, а не обо мне?!»

«Глупости, — сказала мама. — Зарина никогда так не поступит. Я запрещаю».

Я спросила: «Ты хочешь, чтобы Черноморд… — я не знала, в каких словах поднести это маме. — Ты хочешь, чтобы Черноморд… надругался надо мной?»

«Господи, Зарина! — воскликнула мама. Потом сказала: — Но есть же другие выходы…»

«У меня их нет», — сказала я.

«Есть выход! — крикнул Андрей. — Убей его!»

«Андрей, сейчас же прекрати молоть вздор, — сказала мама. — Где ты этого набрался?»

«Почему себя?! — крикнул Андрей. — Его убей! Убей этого гада!»

И Заринка, трусиха, поддакнула: «Его убей!»

Может, они с Андрюшкой правы?

Я сказала тихо: «Мама…»

«Моя дочь не способна стать убийцей, — отрезала мама. — Это даже не обсуждается».

«Почему?! — закричал Андрей. — Почему вы всегда только запрещаете? Почему с вами никогда невозможно ни о чем поговорить?»

Папа подошел, встал рядом с мамой и сказал строго: «Андрей, с матерью нельзя так разговаривать. Нельзя на мать кричать. Старших уважать надо».

Тут и Бахшанда появилась и встряла: «Э, Вера своих детей совсем не воспитала».

«А ты помолчи! — крикнула ей Заринка. — Своих-то детей, словно мышей, зашугала. Они тебя как огня боятся. Это и есть, по-твоему, воспитание?»