Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

Мы перекусили гамбургерами у Боденского озера, и я позвонил заведующей, чтобы коротко и ясно сообщить, что все в полном порядке. Потом я купил мятной жевательной резинки, усадил Антуанетт, Бита и Юлиана на скамейку, зашел по маленькому личному вопросу в привокзальный туалет, бодро взбежал по лестнице на седьмую платформу – как раз вовремя, чтобы увидеть своих подопечных, весело машущих руками и скалящих зубы (Антуанетт прижала к стеклу язык) из окна пригородного поезда, отправляющегося с девятого пути.

Поезд уносил их от Боденского озера в долину Рейна, и я надеялся, что им доставит удовольствие наблюдать из окна замок Арбон, колокольни и дома Роршаха, Санкт-Маргретена и Альтштеттена – потому что я удовольствия не испытывал. О стыд, о горе, есть ли вам предел? Я проклял тот день, когда мой отец из чистого женолюбия подкатил к моей матери, чтобы зачать второго ребенка. Я бушевал, выл, стенал и клялся всеми святыми покровителями Молодежной вахты, что никогда в жизни больше не повезу на Боденское озеро ни Антуанетт, ни Бита, ни моего брата, ни еще какого-нибудь победителя конкурса по плетению корзин и что, если я только переживу этот день, то протяну вокруг Туна колючую проволоку и пристрелю любого, кто надумает меня вытащить в восточную Швейцарию. Уж лучше я повешу на шею камень и брошусь в Аре, чем еще когда-нибудь соглашусь на такое путешествие.

Я последовал за беглецами на следующем поезде. Выйдя в Буксе и услышав, как троица совещается, что лучше – возвратиться домой или сесть на почтовый автобус в Лихтенштейн, я не выдержал и, позабыв про коммуникативные и социальные навыки, закричал:

– Черт вас побери, что вы себе позволяете?!

Создателя нашей паршивой планеты я себе представляю стариком, который иногда бывает благодушным, а иногда жестоким – благодушным, когда ему чешут бороду, и жестоким во всех других случаях. Он носит очки, в которых не хватает пяти диоптрий, и играет злые шутки с морскими птицами, амазонскими индейцами и гимназистами. Он американец, и зовут его, конечно, Бог.

Страшный сон – исключение из гимназии. Когда тебя вышвыривают, дорога одна – литейный цех, обеды в столовой с перепачканным лицом и семью пальцами на руках, три года каторги за джойнт. А поскольку время, проведенное в региональной больнице, в Зимментале и Романсхорне, мало способствовало моему просвещению, ситуация складывалась явно не в мою пользу: шесть деньков до итоговой большой контрольной по английскому, три – до итогового теста по экономике, одна ночь – до анализирования Гершвина по музыке, и мои результаты по всему этому должны были быть не просто хорошими, а выдающимися.

Конечно, у меня был план. Одна часть этого плана основывалась на надежде, что если я только как следует поднажму, то одним махом выучу столько, на что у обычного человека уйдет несколько недель. Другой частью плана было положиться на Йоханна.

Смелый план.

Ворота виллы открылись. Натянув войлочные туфли, я поднялся по лестнице в покои Йоханна.

Дверь была закрыта.

– Джонни, это я.

Нет ответа. Я постучал по двери кулаком. Опять ничего. Возможно, его не было в комнате. Я посмотрел в замочную скважину. Повсюду лежали съестные припасы: целый свиной окорок, горы фруктового салата. Приготовившись к худшему, я открыл дверь.

– Вот черт! – вырвалось у меня.

Мой репетитор лежал с пустым, безнадежным взглядом на восточном ковре. С ног до головы облеванный. Блевота была везде – на лице, на шее, персидскому ковру тоже досталось. Я задержал дыхание.

В дверях появилась мать Йоханна.

– Йоханн! Diomio! Что с тобой?

Она была раскрашена до мочек ушей. На лбу и щеках красовалась зеленая, как водоросли, паста. Видно, она как раз собиралась вывести с лица пару морщин, когда услышала шум.

– Объелся, – пояснил я, согнувшись над телом Йоханна.

Вонь стояла такая, что мамашу саму вывернуло на дамские туфли. Да уж, блевали на вилле чересчур много, это факт. Я побежал в ванную, вернулся с полотенцем и обтер Йоханну лицо.

– Еда испорченная! Где повар? Я его уволю! – закричала мать Йоханна и выбежала из комнаты.

Я крикнул, чтобы она сначала послала его наверх.

Увидев повара, Йоханн комично отмахнулся.

– Да бросьте. Со мной все отлично.

– Эрйылмаз тоже так говорил, – возразил я. – Неделю назад ты был на его похоронах.

– Это я виноват, – сказал он голосом, от которого могло разорваться сердце (не пустая фраза), – я один виноват, что он умер.