Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

Мне было просто необходимо на пару дней исчезнуть. Несмотря на английский, экономику и музыкальные лакуны. Не по мне это – ходить в трауре. Я весельчак по натуре. Гимназия в эти дни действовала на меня чересчур угнетающе. Внезапная кончина завхоза всех здорово взбудоражила – в классах и на переменах только и разговоров было, что про смерть, умирание и «может, завтра твоя очередь отправляться на свалку». Ужас что такое. Каждый вдруг осознал, что он тоже смертен. Не хотелось слушать эту муть. Такие вещи нужно запихивать куда подальше, чтобы не мешали дышать. Человеку ведь нужен воздух. Нельзя позволять смерти (затхлой дыре на краю Вселенной) пожирать жизнь. У меня не было никакого желания дискутировать с Пегги и другими десятиклассниками, стоя у кофейного автомата, что лучше – погибнуть от радиатора грузовика или скончаться в реабилитационной клинике в Айнзидельне. Ничуть не больше мне хотелось смотреть в актовом зале слайд-шоу на тему алкоголизма (запланированное психологом из школьно-психологической службы на среду). И уж совсем меня выводили из себя доморощенные философы у лягушачьего пруда с рассуждениями про то, что смерть – это хорошо, потому что умершие освобождают место для следующих поколений; и гнить тоже хорошо, потому что на могиле вырастают цветы (желтые нарциссы и незабудки у особо сентиментальных), и все это означает, что жизнь продолжается – самое главное не нужно стыдиться, что занимаешь чужое место, это было бы просто нечестно, ведь всех ждет одна и та же участь. На тех, кто фамильярничает со смертью, мне хочется натравить Рэмбо Риделя.

Деревня Вайссенбах. Я шагаю к спецмастерской (переоборудованной ферме в десяти минутах от вокзала). Мир, покой, церковные колокола, возвещающие полдень. Крутые склоны, покрытые нежно-зеленой травой, аромат трав и теплого сена. Запах смолы и машинного масла с лесопилки. У ворот мастерской – невооруженная женщина-полицейский, записывающая себе в блокнот номер каждого английского спортивного автомобиля, припаркованного на стоянке для посетителей. (Рядом стоит турист и возмущенно что-то доказывает.) Худая как щепка заведующая интернатом и коррекционный педагог родом из Словении выносила на улицу древесные отходы из мастерской. Мы пожали друг другу руки и перекинулись парой слов.

– Шитику себе набил. Юлиан постоянно стучит себя по голове и набил шишку. Он там, в «лодке». Не отвлекайте его долго. Ему еще нужно установить хвостовое оперение на планер.

Я направился к жилой секции («лодке»). Дверь в комнату Юлиана была открыта (куда ни приду – везде открытые двери), но он меня не заметил. Был слишком занят. Тяжело топая, расхаживал туда-сюда по комнате и предавался своей тяге к домоустройству. Когда Юлиану было нечем занять полуденное время, он делал перестановку в комнате. Я наблюдал, как он отнес горшок с геранью на подоконник, а глоксинии поставил на книжную полку. Туда же отправились советские танки, а остальные модели он засунул под корабельную койку. Его хомяк испуганно скакал по плинтусам.

Я постучал в открытую дверь, и мы обнялись. Юлиан снова встретился с Эм Си Барсуком, а тот свел знакомство с его хомяком. Я бросил спортивную сумку на койку и запалил косяк.

– Мне курить! – сказал Юлиан.

Что мне в нем нравилось, так это то, что он никогда не спрашивал, зачем ты к нему приехал. Ты просто есть или тебя нету. Как дождь или ночь.

– Нет, братец, тебе эта штука не по силам.

Юлиан сделал обиженное лицо и стал делить между зверьками овсяное печенье, не обращая на меня внимания.

Я курил и автоматически, безучастно качал головой в такт немецкого шлягера, глухо бухающего в соседней комнате.

Юлиан гладил Эм Си Барсука.

– Привет, говнюк, – приговаривал он ласково. – Ах ты, сукин кот!

Где он только этого нахватался? Здесь в мастерской? От деревенских парней? Я снова посмотрел на брата. Раньше он был миловидный, можно даже сказать красивый – до того как узнал про сладости и раздулся как шар. Теперь он весил столько же, сколько я, хотя был как минимум на две головы ниже. Под футболкой с надписью «Metallica» колыхался жир. Я подумал, как бы смотрелся Юлиан, если бы был девушкой, и поймал себя на том, что он начинает вызывать у меня неприязнь. Мой собственный брат. Я мысленно обозвал себя сволочью.

Музыка в соседней комнате стала лучше. Теперь голос был женский. Мне требовалась какая-то отдушина, доказательство, что люди не безразличны друг другу.

Конечно, доказательства были.