Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

Какая-то учительница барабанила пальцами по ноге, Вульшлегер с недовольным видом прочищал нос. Вероятно, смерть одного турка – это еще недостаточно фатальный случай для столь полного жизни человека, как Вульшлегер. Больше я не мог вынести в этом жутком месте ни минуты. Во время органной интерлюдии я сбежал и снова оказался на кладбище. Там, где кончались кресты и надгробные камни, было несколько свежевырытых могил, и рядом стоял экскаватор. Мне пришло в голову спрятаться за экскаватором, покурить и привести нервы в норму, прежде чем остальные выйдут, чтобы опустить Эрйылмаза в землю. Я прятался не от Вульшлегера и даже не от ректора. Во всяком случае, не только от них. Может, это бред, но я прятался от метельщика. Слепого, немого, глухого и мертвого метельщика! Но я все равно слышал его голос: «По всему видать, мозги у тебя на пару с кишечником работают. Производят одно дерьмо».

Бывает, человек умер, но его голос все равно звучит у тебя в голове. В тот день мой рассудок был не на высоте, это уж точно.

Экскаватор был совсем маленький, настоящий карлик среди экскаваторов, но если с толком выбрать позицию, то лучшего прикрытия и не надо. Я стал протискиваться между могилой и стрелой экскаватора, потерял равновесие, хотел ухватиться за ковш, но, конечно, не смог и свалился в могилу. Когда падаешь в могилу, то успеваешь подумать о многом. О том, как сейчас разобьешь себе череп о камни и сломаешь позвоночник. Как рабочие найдут твое окровавленное тело и все, кто тебя знал, – Венесуэла, может, еще Йоханн, родители, конечно – напридумают про тебя всякой всячины, которая не имеет ничего общего с реальностью (это очень важно, видеть вещи такими, как они есть). Но самой большой моей заботой в эту длинную секунду падения было не запачкать одежду землей. Меньше всего мне хотелось стоять у могилы завхоза похожим на кусок собачьего дерьма. Не знаю как, но мне удалось приземлиться на ноги. Я облегченно вздохнул – одежда не испачкалась. Только туфли влипли в грязь. «Твои туфли страшно воняют!» Спасибо, метельщик. Теперь не одну неделю буду чувствовать себя виноватым из-за этих грязных туфель. Земля под ногами была сырой, глубина ямы – примерно метр семьдесят пять. Я попытался достать руками до ковша экскаватора, чтобы потом подтянуться, но ничего не получилось. Нечего было и думать, чтобы выбраться самому – только бы перепачкался весь с ног до головы.

Пора уже было и остальным провожающим выходить из часовни. Прошло пять минут. Десять. На душе было препаршиво – из-за этих грязных туфель и вообще. Я даже ни одной сигареты так и не выкурил. А потом до меня вдруг дошло: я – осквернитель могил. Подлежащий наказанию кощунник с грязью на туфлях в качестве улики. Почему я просто не остался в часовне? Вечно лезу, куда не надо, и влипаю в неприятности. Младенчество я наверняка пережил только потому, что постоянно спал и позволял носить себя на руках. Единственное, что у меня хорошо получалось, так это не быть, как все нормальные люди. Включить левый поворотник – и свернуть направо. Обмануть самого себя. Я хотел радоваться жизни и быть счастливым, но все кончалось тем, что я сам себя оставлял в дураках. Первый раз я всерьез занялся самоодурачиванием в начальных классах, когда оставил школу в Лерхенфельде без электричества.

Мне было семь лет. Учительница (фрау Гнеги) дала нам инструменты (щипцы, пилы, молотки) и назвала это уроком труда. Таланта к труду у меня не оказалось. Что мне было делать с пилой? К концу урока в школе пропало электричество.

– Кому-то тут у нас нравится кромсать пилой кабель, – произнесла фрау Гнеги сладким как сахар голосом, от которого у меня мурашки пробежали по коже. – Кому-то захотелось сыграть с нами шутку, – сказала она. – Ну-ка, дети, скажите, кто тут у нас такой шутник? А пока не скажете, будете сидеть здесь.

Меня сдал Бальц Нойеншвандер. Фрау Гнеги оставила меня после уроков и заставила примерно семьсот тысяч раз написать на доске фразу: «Нельзя резать кабель». Когда стало темно (по-настоящему темно), она меня отпустила. В тот же вечер мать застала меня за тем, как я собирался перерезать ножницами провод швейной машинки. Мать отволокла меня за руку в мою комнату и заперла. В тот день, орошая подушку слезами, я мог бы сообразить, что дурацкие выходки всегда приводят к неприятностям. Но с соображалкой у меня уже тогда было туго. На следующий день я уже вовсю крутил пробки в электрощитке, за что снова был заперт в комнате. В течение следующих двух с половиной лет такая возможность подумать своей головой мне предоставлялась регулярно – к сожалению, так и не сделав меня благовоспитанным человеком и не отучив вредить самому себе.