— А может, — как бы не услышал его тот, — может, она как раз дьявольское изобретение и есть, диалектика? — Но тут же смягчил риторический свой вопрос, и в этом почудилась Рэму и вовсе обидная снисходительность: — Не наша, само собой, а, скажем, идеалистическая. Но, с другой-то стороны, идеализм, как думается, именно что от бога, а не от дьявола. А с третьей… — Не договорил, спросил в упор: — Ты как полагаешь, лейтенант, как тебя в твоем институте философии и истории учили — бог есть? — И в ожидании ответа опрокинул в себя высокий фужер с трофейным коньяком. — Или окончательно нет его?
— Нету, — ответил с удвоенной после выпитого вина убежденностью Иванов.
— Нету, значит… ясное дело, — задумчиво то ли согласился, то ли усомнился Анциферов и снова наполнил фужер золотистой, с огненным отливом жидкостью, в которой играли всполохами язычки свечей — в городе все еще не было электричества. — А — черт?
— Что — черт? — не понял его Рэм.
— Ну, дьявол? Мефистофель тот же, одним словом — князь тьмы. Есть он или нет?
Этот книжный, так не вяжущийся с обычной, нарочито простецкой речью Анциферова «князь тьмы» и вовсе спутал все карты и застал Рэма врасплох.
— Ну… нету, — осторожно ответил он. — Раз бога нет, то и, стало быть…
— И вовсе не стало быть! — оборвал его на полуслове Анциферов. — И нечего их в одну кучу валить. — И спросил еще опаснее: — А — человек? Человек-то есть, по всему видать?
— Есть, разумеется. Ведь вот же — мы с вами…
— А раз мы есть, — твердо и как о само собой разумеющемся сказал на это Анциферов, — стало быть, черт тоже есть. Как же нам без черта? Никак нам без него нельзя. — И вновь выпил одним духом полный фужер.
То ли от вина, то ли от этих более чем странных, манящих и чреватых, как хождение по проволоке, опасностью слов Анциферова у Рэма кружилась голова и мысли шли вразброд.
Это было и в самом деле до необъяснимого странно — этот как бы ни о чем разговор двух смертельно уставших за долгий день людей, к тому же пьяных, а за распахнутым окном в частом переплете — чернильная весенняя ночь и пустой, обезлюдевший, в развалинах, город, и такая бесплотная тишина, что, казалось, слышно было, как распускаются, выпрастываясь из ранних почек, первые молочные свечи каштанов.
— Да не будь его, черта, — не заметил замешательства Рэма Анциферов, откуда бы, скажем, война? Пораскинь-ка мозгами, лейтенант.
— Война-то кончилась, — обрадовался перелому разговора Рэм, — мир!
— Кончилась, думаешь? — задумчиво переспросил Анциферов. — Так, так… — И вдруг спросил жестко, но и, как послышалось Рэму, горько: — А ну как она только начинается?
— Начинается?! — поразился и испугался Рэм. — Но — за что?
— А за этот самый мир, — ровно, даже с докукой пояснил Анциферов. — За весь мир, сколько его ни есть на белом свете.
— Мировая революция? — догадался Рэм и огорчился чуть ли не до слез: значит — не домой, не институт, аспирантура и диссертация, которая ему и во сне снится, значит, опять фронт, огонь и на каждом шагу жди своей пули! Но и при знакомых с детства, с пионерских линеек и комсомольских горластых собраний, отдающихся в сердце серебряным зовущим горном слов «мировая революция» услышал в себе властный порыв идти, и сражаться, и побеждать, и нести свободу и счастье страждущему, заждавшемуся человечеству.
— А это уж как ни называй, — охладил его пыл Анциферов. — Не в словах радость.
— Но ведь победили же уже! — взмолился против воли Рэм, и голова у него пошла и вовсе кругом. — Победили же!
— А ты говоришь — черта нет… — И опять Иванов не мог понять, сказал ли это Анциферов с насмешкой или с усталой горечью. — А поскольку есть, никуда не денешься, все мало ему, все неймется. Победа, лейтенант, это когда последнего вражину в землю закопал да еще камнем завалил. А пока хоть один остался какая же это победа? Вот именно что ни богу свечка, ни черту кочерга. И поскольку по той же, заметь, диалектике получается, что враги размножаются сами от себя, как тараканы от грязи, стало быть, и войне — ни конца ни края. А что «мир», в смысле — без войны, и «мир» — шар, можно сказать, земной по-русски одним словом называются, — это уж особая, нашенская диалектика. — И добавил, словно подводя итог: — Самое-то опасное, лейтенант, для победителя знаешь что?.. Унаследовать пороки побежденного, вот так-то. Где-то вычитал, уж не помню где, хотя умных книг не так-то уж много. — И, не попрощавшись на ночь, не оглянувшись на Рэма, стянул с себя галифе и лег лицом к стене на огромный кожаный немецкий диван и тут же уснул. Или прикинулся, не мог понять Рэм.
Читать дальше