Наталия Терентьева: Солнце на антресолях

Просто мы совершенно ничего не знаем о себе – что такое человек. Я пытаюсь разобраться – с помощью книг, в основном. И прихожу к интересному выводу: есть вещи, о которых некоторые люди думали еще три тысячи лет назад, и я, оказывается, задаюсь теми же вопросами. Ответа пока нет. А кто-то даже не понимает, о чем это они – Аристотель, Кант, Гегель, Лев Николаевич Толстой, Булгаков, Бердяев и – я, читающая их книги…

Нет, я не философ и не писатель и не собираюсь получать гуманитарную профессию. Но я не могу расти, как трава. У меня голова постоянно что-то анализирует, сопоставляет, придумывает, требует пищи. Я и моя голова… Интересная тема для исследования. Я попробовала поделиться своими мыслями однажды с мамой, но она невероятно испугалась: «Сашенька… Может, надо сходить к врачу? Это случайно не раздвоение личности? Давай запишемся к психиатру?» Больше я ее пугать не стала, размышляю о жизни сама.

Мама – тоже думающий человек, просто у нее на размышления совсем не остается времени, потому что она постоянно работает. То, что умеет делать мама, людям нужно, но оплачивается плохо. Однажды мы читали на уроке английского текст какого-то американского журналиста, и мне запомнилась одна его мысль: «Если ваша профессия не оплачивается, значит, людям это не нужно». Может быть, в Америке это и правда. Но у нас – как раз наоборот. Кому, например, нужны политические партии, которые набирают на выборах полпроцента? Что кому они могут дать? Кому нужны посредники в продаже? Кто-то что-то производит, например, фермер – молоко, кто-то это покупает – мы с мамой, а между нами – как минимум два звена, одного не бывает никогда. Звено – это тот, кто продает, а точнее – перепродает. И они-то больше всех получают.

А мама – учит русскому и исправляет ошибки в книгах, это и есть ее основная работа, поэтому она только два раза в неделю ездит на работу, а остальные дни работает дома. Она приносит огромные рукописи чужих книг, отпечатанные на больших листах, и сидит, согнувшись, по многу часов, правит в них ошибки. Иногда ошибок бывает мало – теперь всё исправляет компьютер. Иногда, даже несмотря на это, рукописи такие безграмотные, что мама исписывает листочки, аккуратно ставя пометки на полях. А потом раздается звонок, и какой-нибудь автор так ругает маму, что она сидит потом бледная и пьет успокоительные капли с резким больничным запахом.

Так пахло в больнице, куда я однажды попала маленькой, когда мама думала, что я проглотила свой шатающийся зуб. Мне сделали рентген, просветили весь живот, зуб не нашли и оставили на всякий случай в больнице – как просила мама. Точнее, она не просила, она просто умоляюще смотрела на врача и дрожала, он и решил сделать для нее что-то приятное и оставил меня в палате. Я не спала всю ночь – мешал резкий неприятный запах, духота, постоянные звуки странного аппарата, который был включен около одной кровати в палате.

И вот именно тогда, в ту ночь, я поняла – если я хочу, чтобы жизнь у меня была нормальной, я не должна всегда и во всем слушать свою маму. Мама, оказывается, не всегда была права. Конечно, когда я влюбилась, я слушала ее – но это было пограничное состояние моего организма и мозга. Я плохо соображала – и первый раз, и второй. Что из этого вышло – уже известно. Ничего. Теперь я все равно слушаю маму – она порядочный и умный человек. Но делю, что она говорит, на десять. Потом умножаю на три, прибавляю пять и вычитаю восемь. После этого сравниваю со своими ощущениями и уже тогда действую. Если хватает времени на такое длинное размышление.

Я сложила все обратно на антресоли – лучше ничего не выбрасывать, мама хватится какой-то старой вещи, и будет целая трагедия – как же мы будем жить без моей белой водолазки с двумя трогательными дырочками, в которой я когда-то ходила в первый класс! Или без маминой шапки с ушками, в которой она гуляла со мной на площадке у пруда, и я первый раз пошла сама, слезла с коляски и сделала несколько шагов. При чем тут, правда, мамина шапка, никто не знает, но даже заговаривать об этом бесполезно. Я как-то предложила маме открыть ларек с нашими старыми шапками, заколками, непарными носочками, непишущими ручками, которые дороги как память – вдруг кто-то найдет себе что-то по душе. Для поделок, например. Но мама расплакалась и сказала, что я черствая и циничная, как… Я поняла, как кто – как мой папа, мама просто договаривать не стала – непедагогично, она меня воспитывает в глубоком уважении к папе.