Эмбер Смит - Такой я была

– Вон! – кричит он малышу, который спокойно мочится у одного из писсуаров. Справа от мальчика – черные буквы, они резко выделяются на грязной светло-голубой плитке в свете флюоресцентных ламп: «ИДЕН МАКШЛЮШКА» и что-то еще. Слова закрашены маркером, увы, не полностью. Парнишка выбегает из туалета, забыв застегнуть молнию на брюках, а Джош набрасывается на меня.

– Как ты могла? После всего, что между нами было, как ты могла по-прежнему мне врать? Ты сказала, что тебе шестнадцать. Мне восемнадцать, ты в курсе? Я тебе доверял!

– Я не… – Мне хочется напомнить, что, вообще-то, я никогда не говорила ему, сколько мне лет – он угадывал, а я не возражала. Но я понимаю, что он не станет меня слушать. Он ходит по туалету, бормочет себе под нос и кипит от злости.

– Тебе четырнадцать? Четырнадцать? Серьезно? – кричит он, с каждым словом повышая голос.

– Успокойся. Какая разница? – Вот уж не думала, что возраст для него так важен. Ведь мы почти об этом не говорили. Да и мало ли старшеклассников, которые встречаются с девятиклассницами? Разница в возрасте такая же. Бывает и больше. Никто не обращает на это внимание.

– Разница есть! Большая! Все это время в моей постели тебе было четырнадцать. Так? – Джош так резок, что его слова жалят меня. – Так? – повторяет он.

– Да, и что?

– Ты хоть понимаешь, что меня могли обвинить в изнасиловании? Связь с несовершеннолетней – слышала о таком, Иден?

Я смеюсь. Но это зря.

– Ничего смешного. Ничего смешного! Это серьезно. Ты мне жизнь могла сломать! Я совершеннолетний, ясно? По закону я совершеннолетний. Как ты можешь смеяться? – в ужасе выкрикивает он.

Как я могу смеяться? Я смеюсь, потому что знаю, что такое настоящее преступление. Я знаю, что то злодеяние, о котором он говорит – просто ерунда. Людям ежедневно сходит с рук настоящее зло. Я знаю, что ему не о чем волноваться. Вот почему я смеюсь.

– Послушай, извини, конечно, – я пытаюсь унять смех, – но ты говоришь ерунду. Ты не… – я понижаю голос, делаю вдох, выдох, снова вдох, – …ты меня не насиловал. – Вот. Я произнесла это слово. Слово, которого так старалась избегать, которое старалась не произносить даже в мыслях. Вряд ли он способен понять, чего мне стоило произнести это ужасное слово вслух. Парень не унимается, и его тирада набирает обороты.

– Да, конечно, я это понимаю, но это неважно. Твои родители могут предъявить обвинения, Иден.

– Никто не будет ничего предъявлять. Они даже не знают о… – «О тебе», собираюсь сказать я, но он меня снова прерывает.

– Ты не понимаешь, – продолжает Джош. – Речь идет об уголовном преступлении. Меня могли арестовать и даже посадить в тюрьму, лишить стипендии. Вся моя жизнь могла пойти коту под хвост!

Он замолкает, смотрит на меня и ждет, прерывисто дыша.

– Ну? – наконец произносит он и тычет в меня пальцем.

– Что «ну»? – так же грубо отвечаю я.

– Неужели тебе плевать? – кричит он. И тише добавляет: – Тебе вообще все по боку? И я в том числе?

Его взгляд пронзает меня, он хочет знать, помню ли я все, о чем мы говорили вчера на лестнице. Конечно, помню, но у меня так хорошо выходит притворяться, что я лишь смотрю на него – смотрю мимо него. Мое лицо окаменело. Тело окаменело. И сердце окаменело.

– Да. – Всего одно слово. И самая большая ложь. Самая страшная ложь.

– Что? – выдыхает он.

– Да, – спокойно повторяю я, – мне все по боку. – Мои слова, как ножи, разрубают все узы, которые нам удалось создать. – Мне. Все. Равно, – ледяным тоном чеканю я.

Джош смотрит на меня, как будто я его ударила. Но это длится лишь секунду, две или три с половиной, а потом его вновь охватывает ярость.

– Ну и отлично. Это вообще прекрасно, на самом деле! Потому что мы с тобой больше никогда не увидимся. Надеюсь, ты это понимаешь, Иден? Мы никогда…

– Не утруждайся, – с горькой усмешкой бросаю я. – Знаешь что? Мне было весело с тобой, но это все равно скоро должно было кончиться, тебе не кажется?

Кто-то чужой захватил мой мозг, и я кричу ей, чтобы она заткнулась, сейчас же прекратила говорить. Но если между нами все кончено, а, судя по всему, так и есть, я не могу позволить ему поставить точку. Я здесь главная, черт возьми, я.

Парень весь как-то съеживается. У него такой убитый вид, что я почти готова извиниться, готова умолять, чтобы он не бросал меня – умолять, потому что я совсем одинока и мне не все равно, не плевать, и особенно мне не плевать на него. Но он расправляет плечи и дрогнувшим голосом произносит: